- Да, конечно.  Мария ведь не знает, что ты жив? – вопросительно прибавил. 
     
     - Не знает, - сквозь зубы сказал Марат.  – В загроможденном пространстве время ускоряется, заметил? – без всякой связи произнес. 
     
     Петр покачал головой. 
     
     - Ты общаешься с Призраком? – оглянувшись, шепотом спросил. 
     
     Марат засмеялся:
     
     - Шепчешь, чтобы он не услышал? Панаид был храбрей. 
     
     В глазах Петра увидел немой страх и поспешил закончить разговор. 
     
     Петр не чувствует, что мы все изменились.  Призрак сделал нас солдатами и поставил на границе, близость чужого мира преобразила нас.  В обоих лагерях мы не должны оставлять следов, одиночество отделяет нас от собратьев по плоти.  Чтобы оставаться в рамках нравственности, важно знать, что ты родился и умрешь здесь, среди людей, важно признать в себе человека и не задумываться дальше.  Важно не разлюбить язык, третье средство объективации, средство общения, ибо вне речи нет мышления, а вне мышления есть много потаенного и глубокого, что не относится к человеку.  Когда сердце остывает к людям – оно не гаснет, а находит себе пищу в другом месте, а когда и этот хворост выгорает, огонь обращается к последней заставе и делает приемлемым то, что всю жизнь нам кажется невыносимым.  Поэтому наивысшей степени духовности человек достигает именно в смерти.  И по той же цепи причин наиболее духовны самые тихие, глухие цивилизации, обойденные историей.  Ни на миг я не колебался, делая выбор.  Если звезды сущи, то моя звезда так же ярко горит теперь, как и тогда, и если человеческий язык мне менее внятен, так это потому, что не доносит слов бездна. 
     
     Где я? Что со мной? – спросил себя в очередной раз воплощенный.  – Мой сон не прервался оттого, что душа наскучила миром.  Слишком бесчисленны обители и обманчив воздух, чтобы не устать от странствий.  В каком из миров мне водрузить весло? Какой остров назвать безвыходной вселенной? Скиталец – сколько раз я просил прощения и покоя! Сегодня я смотрю вокруг удивленно и ласково, и не чураюсь ладоней – здесь замолчат часы.  Я готов возвеличить эту песчаную пещеру в пустоте, готов назвать ее раем.  Недвижным божком остался бы в этих краях, если бы они не были тленны. 
     
     - Бог есть Атман, потерявший равновесие, - услышал Мальчик суровый голос над собой.  Говорил не человек, было ясно в темноте тела.  Волна безумия отнесла меня слишком далеко от берега, так что слышно эхо с той стороны, равнодушно подумал, раскачиваемый ветром. 
     
     - В переводе на человеческий язык это звучит несколько смешно, - продолжал бесстрастный голос, но, в сущности, две-три бабочки – вот и пейзаж. 
     
     Мальчик пошевелился в кроватке. 
     
     - Мне понятно твое рвение, дитя, но имей в виду, - в голосе говорившего зазвучали менторские нотки, - что здешние жители не отличаются благодарностью.  Впрочем, твоя блажь пройдет.  Все проходит, кроме тоски.  – На минуту голос умолк.  За перегородкой во сне забормотала женщина.  – Как кенар, ты вынужден повторяться.  Вот и теперь мы с тобой подобия, отраженные одним лучом.  Я хороший толкователь здешних сновидений. . . 
     
     Сквозь дремоту голос казался ему приближающимся, и Мальчик открыл глаза. 
     
     - Тебе разонравилась слава пастыря? Ты устал от последствий? Я знаю, как помочь тебе! Они жаждут преображения, - перешел на свистящий шепот.  – Эволюция не делает разницы между видами, но сегодня именно здесь, в клоаке, готов загореться свет.  Я готовлю их, вывожу по одному и ставлю перед тобой! Называй меня Предтечей.  Они ищут совершенства и разочаровываются в нем.  Все революции совершаются бездомными.  Ты – закон возвращения, а не восхода. . . 
     
     Мальчик уснул, и бедный, бедный бродяга, лишенный даже покрова плоти, лишенный места во всех шестисот шестидесяти шести мирах Брахмы, во всех тирдевятых, блаженных и проклятых, разведенных в пространстве свинцовой тяжестью, неспособный сплести себе кокон времен, как все смертные, с последней занозой в груди, делавшей его непригодным для Вечности, заплакал бы, если бы мог это сделать.  Во всех зеркалах ловивший свое отражение, он сам был наконец пойман дождливой лагуной, дочерью женщины, которую любил во всех воплощениях: щенком, святилищем бога Шу, охотником в камышах. 
     
     Панаид был, как всегда, неподалеку. 
     
     - Ты все слышал? – после некоторого колебания спросил. 
     
     - Да, Призрак, - невидимый, откликнулся Панаид. 
     
     Наплывали, катясь, широкие хлопья света, красноватого по краям.  То притягиваясь, то удаляясь, двое брели мелководьем, полным стремительных лунок – так некогда, перед концом, брел скот и дикие звери, и люди, озабоченные, продрогшие, поглядывали на небо, грозящее гибелью.  Мгла в фиолетовых прожилках тянулась, как кустарник, по обе стороны внутреннего и внешнего. 
     
     Полковника Миронова обдало холодом, когда двое устремили взгляд на него, бесплотные в протоке яви.  В этот миг полковнику было пятьдесят два года, и совесть его была чиста. 
     
     Заговорщик с задумчивыми глазами, Петр выложил перед Мальчиком привезенные игрушки. 
     
     - Нет, не верю, он погиб на моих глазах! – теребила его за рукав раскрасневшаяся Мария. 
     
     - Призрак вынул Марата из стен плоти, как кошелек из сумочки.  Из-за высокой скорости зрелище оказалось таким эффектным. 
     
     - Значит, он все-таки мертв?!
     
     - Рабский дух – а здесь все рабы – объективирует в первую очередь самого себя.  Самосознание, рефлексия, прочее, - и в отходах неизбежно плоть.  Это не так весело, как ты думаешь. 
     
     - Но он выглядит как прежде, или. . . 
     
     - Чтобы иметь другую внешность, ему понадобилось бы иное я. 
     
     - Да-да, понимаю, - радостно закивала Мария.