Мария ахнула при виде вошедших.  Мальчик, перебиравший свои рисунки, бросил внимательный взгляд. 
     
     - Господа, я не могу взять на себя такую ответственность, - начал генерал. 
     
     - Мальчика убьют! – крикнул Марат. 
     
     - А Мальчика я арестую и отвезу к себе, - продолжал генерал.  – Тебя, Мария, тоже.  Остальным, я полагаю, опасность не грозит? Кстати, кто вы? Друзья Марата? – с профессиональным интересом осведомился. 
     
     - Я дух отца мальчика, - сообщил Призрак. 
     
     - Ха-ха.  Очень остроумно, - склонил голову генерал.  – А вы чей будете дух?
     
     - Я давний сообщник Марата, - с внезапной решимостью объявил Петр. 
     
     - Вы тоже шутите? – оживился генерал. 
     
     - Я дам показания.  Если спасете Марию с ребенком!
     
     - Превосходно! – потер сухие ладони.  – Сержант! Вызовите конвой, пусть проведут женщину с ребенком в мою машину. 
     
     Мальчик медлил.  Будто в незнакомой местности, с детской жадностью оглядывался вокруг.  Впервые за весть день Марат увидел на его лице измученно-жалкое выражение и, ошеломленный, вдруг вспомнил, что он знает, все знает! Как это, должно быть, невыносимо, - разговоры, планы спасения, и никуда не убежать, не расплакаться, не прижаться к матери. . .  Марат взял себя в руки.  Все будет хорошо.  До машины двадцать шагов.  Десять. 
     
     Пронзительный крик сорвал их с места.  Затопив машину и конвой, толпа бушевала, страшная в своей ненависти. 
     
     - Ма. . .  Мамааа! – высокий детский крик взлетел и оборвался. 
     
     - Стреляйте! – страшно закричал Марат.  – Почему солдаты не стреляют?!
     
     Белый, как мел, генерал бросился к солдатам.  Первый залп толпа не расслышала, оглушенная расправой.  Бешено выругавшись, генерал приказал снизить прицел.  Отрезвев от визга раненых, толпа отхлынула к ограде, топча кусты сирени.  Убитые лежали рядом, Мария с поджатыми к животу коленями, и Мальчик, опрокинутый навзничь, с широко раскрытыми, еще затененными страданием глазами.  Он казался невредим, если бы не струйка крови в углу припухлых губ. 
     
     Марата поразила чудовищная быстрота, с которой все произошло.  Он поминутно закашливался, мигал, чтобы вогнать внутрь бессмысленные слезы; лихорадочная пляска мыслей то и дело заставала его оцепенело замершим и приходилось делать усилие, чтобы слышать окружающих.  Взгляд, как привязанный, опять возвращался к бледному мальчишескому лбу.  От какой-то щенячьей осиротелости першило в горле, словно умер не ребенок, словно невидимую ось вырвало с корнем, и лишним, ненужным почувствовал себя Марат, не горем затряслись его плечи, а бездомной брошенностью; несколько минут он с нарастающим удивлением следил за движущимися по комнате фигурами.  Мы говорили ни о чем, вдруг осознал, обожженный отчаяньем; истекал его срок, и он знал, что и мы знаем, но не крикнул: замолчите, самодовольные дяди! Слушал бормотание божьих коровок и травинок, мысленно прощался с шершавым, губчатым, гулким миром, как яркую игрушку, ронял его из рук. . . 
     
     Навалившаяся тяжесть подсказала Марату: все остальное лишено смысла, как трепетание мошкары под лампочкой; спохватился, что стоит, неподвижно глядя на роящиеся маленькие тени, огляделся, отчужденно и без слез. . .  Но вдруг встрепенулся:
     
     - Он ведь сказал – все? Значит, это случится сейчас, немедленно?! – требовательно, с мукой ожидания бросил в лицо Призраку. 
     
     Тот кивнул.  Взгляд Марата прояснился.  Он заметил, что стоит в наручниках.  Удивленно потряс ими.  Петр в ответ так же загремел своими:
     
     - Генерал очень надеется посадить нас в тюрьму! – дико захохотал. 
     
     На крыльце Миронов отдавал последние приказания. 
     
     - Ну что, поехали? – повернулся. 
     
     - Через две минуты. . .  Ха-ха-ха! Через две минуты мы все отбудем в другом направлении! – Петр никак не мог справиться с истерическим смехом, бившем его, как дрожь. 
     
     - Не самое удачное место для шуток, - язвительно заметил генерал, но по лицу Марата заподозрил неладное, гравиевой дорожкой заторопился к машине. 
     
     Толпа не успела далеко уйти, мстительно подумал Марат, не отрывая взгляда от зеленоватых последних лучей заходящего солнца; как нелепо, ничего не оставляешь на земле, как в тронувшейся электричке, а в глазах Призрака нетерпение и жалость, не к себе – к ним, живым; Петр вцепился в спинку кресла, как в поручень; сколько важного должны были сказать друг другу, а притихли, прислушивается к часам, они тоже из милости медлят, тянут секунды, как родниковую льдистую воду ртом; еще одна картинка ярко вспыхнула в мозгу: он и Мария, двое детей, бегут сквозь пронизанный солнцем лес.  Мария чуть впереди и громко смеется, поворачивая к нему счастливое лицо, а под ногами море цветущей земляники, белые, белые, качающиеся цветы. . . 
     
     Полыхнувшее во все окно оранжевое сияние сбило с бега сердце.  Марат обернулся, как бы ища поддержки; сияние проступало сквозь бутафорскую плоть Призрака, Петр смотрел в угол и Марат тоже взглянул: прикрытые простыней, там лежали убитые Мария и Мальчик, а теперь стол дымился и блестел полировкой, и белели на полу сброшенные одежды; сияние нестерпимо резало глаза, становясь все ярче, с нежной голубизной в середине, оно истончало, подтачивало предметы, внезапно обнаруживая мнимость множества вещей, словно в чулан, наполненный шорохами, внесли фонарь, и стало ясно, что там нет ничего, только струится в луче соломенная труха. 
     
     Неистовая отчетливость собственного бытия изумила Марата, необоримой силой звенящее тело восторженно видело себя центром, от которого лепестками расходились его прошлое и будущее, одновременные, во множестве струящиеся дивным созвездьем. 
     
     Едва ли секунду или две он осознавал это.  Настигнутый коротким, как вдох, ужасом, ее успел увидеть себя, факелом горящего, и воющий факел рядом, а затем цветные блаженные лучи, сквозь которые он тек, как вертикальное заглядевшееся облако, убаюкали его, укачали, зачарованного
     
     
     
      К о н е ц
     
     .