Повернулся к Мстиславу, губы его дрожали, - Можно как-нибудь помочь?
     
     Мстислав пожал плечами.  Глядя в сторону, объяснил:
     
     - Это протянется недолго.  Она покончит с собой. 
     
     - Программа?
     
     - Программа уже отключилась.  Наведенные почти всегда кончают с собой и такой пункт давно не вводится. 
     
     - А если помешать?
     
     - Ты окажешь недобрую услугу.  Ей плохо, разве не видно? Инший, гуманизм всегда приносит неожиданные плоды.  Вспомни, сколько идиотов рождалось в Империи, пока их травили таблетками твои гуманисты.  Каких облезлых инвалидов-полупокойников мы холили.  В конце концов, ты хочешь отнять у смертного его последнюю собственность, право умереть!
     
     Оксана с любопытством всматривалась в роение воздуха перед лицом.  Голубоватые вихри здесь вились, головастики виркие.  Протянула руку, но юркий не дался, завилял поодаль.  Шершавым языком провела по губам и пропустила миг, когда заколыхалась вокруг рубашка серебристо-белая.  Головастики клевали ее, растягивали, ветер раздувал полог двери, спасенье было там, за дверью.  Утробно-лиловые веревки рвала на себе, оскаленная, слизь выплевывала, силилась вырваться.  И шагнула, ветром обдало ее порывистым, на обещанную землю, смеясь, упала.  Радужный закружился, замерцал явленный мир.  Стоял говор безумолчный улыбчивые лица радом множество любили Оксану ласковые на маму похожие ранние детские журчали многолюдные вместе текли.  По траве нежнейшей Оксана дивно цветы и птицы благоуханные звали Звали ее разноголосое эхо догоняли рассыпались брызги бусинки Князь-Жрец на вершине цветущей руки его очи горящие сожигающие Бежит в высокой траве платье дивное на ней хороша ах Римляне перебиты! трепещет горло играйте играйте горе свет бледный Князь-Жрец ждал жгучие очи в душу росли гул настигал грозный Боги по краям горизонта блаженные великие тени касались неба нетерпеливы они О не ваю ли вои?! Князь светлейший слепящий смертельный! жалом приник истомой жалобной не в губы целовал затосковала в самое сердце. 
     
     И боги наклонились жаждущие: о, этот блеск очей, чуждые, страшные, навеки враждебные боги!
     
     - Благодаренье богам, рукопись окончится такими словами: "Быть беде великой в Империи.  Как льнут звери и птицы, я припадаю к русской земле, на которой мы все погибнем.  Что свобода, если не будет Отечества? Что честь, если не будет Отечества? Что мой плач птенячий, мои жалобы? Лишь одиноким был, лишь иншим, и говорю в слезах: прости, Империя!. .  В месяц легист, в теплом лесу ильменей". 
     
     Мстислав склонился над Оксаной, безучастно притихшей.  Мертва была.  Скрюченное тело, закушенный рот, бороздки слез.  Плакала напоследок.  Имя Мстислава оплакивала или прощенье просила за человеческую, дрожащую, плодовую плоть, за вишневый сок по губам? Пернатая судьба, комочек сбитый, пушистый, тщетный, с мучительно раскрытым клювом, певчий. . . 
     
     - Сновидцы и галлюцинирующие безумцы стоят у самой границы реальности - так писал ты, Инший.  Разве с нами ей было лучше? Огонь границы обжигал ее, бедную.  Не жалей растоптанных богами, Инший! Успокоены они и не плачут. 
     
     Была Империя пожарами озарена, словно церковной музыкой ликующей.  Билось пламя, багровое и черное в тревожном и торопливом дыму, брызгало, разбегалось искрами, фарами и крепостями ночными, слепо вспыхивало восстаньями, трассирующей очередью пьяно мигало и металось в зрачках полубогов, неистовых.  Незримые, ступали среди костров и стрельбищ светлые боги, выбирали героев для подвига.  Крови искали, Лютые.  Кровью тянуло в городах Империи, в сосновых лесах и сновиденьях. 
     
      * * *
     
     .