К исчезновению видов приводят две причины: забвение и комплекс вины или страха возмездия, которое благодаря страху и наступает.  Незабвенны доставляющие нам хлопоты, и потому неуничтожимы.  В пределах биосферы смерти нет.  Как нет индивидуумов, так нет видов.  Да, мы не одни в мире, и это знак реальности, но как его расшифровать?
     
     Творение тел, фантомов второго порядка - самое простое из творений.  Есть глубокое родство между навязчивыми действиями невротика и ритуальными движениями людей, создающих предметы или себе подобных.  Каждый шаг в материальном мире представляет магический ритуал – от поисков пропажи (создания копии исчезнувшего предмета) до сборки механизма (что сойдет с конвейера, если убить всех, кто знает, что должно сойти?) Какие изменения в психике потребовали такого усложнения: от вольных метаморфоз оборотничества к тотальным запретам? Одно несомненно: любой шаман или ясновидец были психически более здравыми, чем мы, чурающиеся чуда.  Нет ничего проще этого шага назад, во тьму веков! Нет ничего сложнее.  Нельзя создавать что-либо там, где есть чужой взгляд, человечий или зверий.  Но там, где нет открытых глаз, нет материального - там создавайте все.  Как любое психическое явление, мир основан на воле и вере.  Дальше веры и воли нет ничего! Дерзайте, если в вас есть огонь, нареченный этими именами". 
     
     А уже сгущался вечер, и писать стало трудно.  Инший взял у Оксаны тетрадь, захлопнул.  Назойливым облаком плыла над головой мошкара. 
     
     - Чудовищный театр теней в крови и волосах?. .  В темноте, вне сцены? - тихо, как будто не надеясь быть услышанной, заговорила Оксана.  - Паяцы в цепях, братство бреда?. .  Когда достаточно шага, как шума дождя, чтобы преобразилось, чудесное?. .  Зачем мы живем, мудрый? - с мукой спросила. 
     
     - Я расскажу тебе одну историю, - Инший не глядел на нее, чтобы не видеть, как вклинившаяся программа исказит тонкое, с трепетными бровями лицо.  - Это было во времена смуты.  Один человек, приговоренный к смерти, бежал сквозь ночной город, не видя выхода и не решаясь на преступление: чтобы спастись, он должен был решиться.  И вот на одной из площадей в свете прожекторов увидел огромную беснующуюся толпу.  Перед народом выступал диктатор, тот, кто приговорил его, на чью милость беглец не мог надеяться, хорошо зная характер тирана.  Несколько минут человек стоял и слушал: так впитывает влагу песок, так изгнанник смотрит с пригорка на краешек рощи зовущей, запретной, с заставой и звонкой родимой речью солдат. . .  Что случилось в бедной душе, прошедшей через столько унижений и пыток? Вся его любовь-ненависть к диктатору вдруг слепым пламенем взвилась, захлестнула, он залился слезами, расталкивая людей, без памяти пробирался к трибуне.  Чего он хотел от своего мучителя - пощады, милости? Нет, просто облил бы слезами голенища его сапог, в ногах, как раб, плача, и в этот миг, пожалуй, был бы счастлив. . .  В толпе его избили, не успел дойти.  Но дело не в этом.  Он мог спастись и не спасся.  Он мог умереть достойно, но целовал руки убийц, подобно старику Приаму.  Теперь ты мне ответь: почему? - Инший поднял голову. 
     
     Бледная, с остановившимся взглядом Оксана стояла над ним.  Отвернулся.  Хрупкой тенью скользнула мимо и исчезла в темноте, в лабиринте леса. 
     
     Мстислав завалился спать, его знобило.  Ветер качал верхушки деревьев, с шумом бросался вниз, бормоча невнятно.  Свенельд грыз ногти, напряженно смотрел в лицо спящего.  Безмятежное, с твердым рисунком губ, затененное длинными ресницами, оно не было лицом врага.  Свенельд, тщетно ломавший голову, как бы перехватить Оксану, даже теперь, над спящим Мстиславом, боялся подвоха.  Наконец нерешительно оделся, шагнул в лес. 
     
     Летучей мышью или ласточкой Оксана стлалась над землей, листья били ее по плечам, закатывался в смехе сыч, пытливые бусинки глаз провожали ее из ветвей. 
     
     "Стой!" - страшный плеснул шепот.  У нее подкосились ноги.  Отступила, прижалась спиной к сосне, к смоляной, смуглой.  Метнулась в сторону.  Растопырив руки, чертыхаясь, Свенельд гнался за ней.  Выскользнула.  Круг.  Еще круг.  Она должна быть там, где Мстислав, она не может убежать.  Свенельд наконец понял.  Не спеша направился к краю балки, туда, где поваленный ствол был единственной переправой.  Расстелил плащ-палатку. 
     
     - Цып-цып, пташечка! - позвал.  С холодным любопытством смотрел, как пленной рысью она мечется по берегу, все сужая круги, все приближаясь.  Остановилась, трепеща. 
     
     - Иди ко мне, иди же! - тихо, чтоб не вспугнуть. 
     
     Дрожала.  Рукой Свенельд рванул ее за щиколотки.  Ударилась затылком, застонала.  Сгреб ее, узкую, вздрагивающую: - Что ж ты.