Уже не было видно глаз, но Григорий Иванович стоял не падая.  Голова его моталась из стороны в сторону, словно боксерская груша.  У меня уже устала рука, пальцы немели, но я продолжал бить. 
     Проснулся я от собственного крика.  Возле меня не было никакого Григория Ивановича, не было Светки и молотка.  Руку свело, и пальцы болели нестерпимо.  Я поднял ее над мокрым одеялом и при свете луны увидел, что она вся синяя.  Да, бил я долго.  С трудом поднялся - тело ныло, боль отдавалась по всей правой стороне.  На столе лежал помятый листок бумаги.  Мне не хотелось, но я протянул руки и взял его.  Это были старые стихи, написанные Светке еще до наших первых, настоящих сор. 
     
     И кровать, как вселенная снизу,
     приютила две схожих судьбы. 
     
     Через забытые строчки другой, более уверенный почерк написал всего три слова. 
     Рука не хочет меня слушаться, когда я пытаюсь ущипнуть себя.  Не хочет, но и я не хочу верить тому, что там написано. 
     «Ты уже мертв!»
     Нет, нет! Не может быть!
     
     Левый край, я лежу на карнизе. 
     Правый край – все твои мечты. 
     
     Нет, нет!
     Сзади послышался тихий скрип открываемого шкафа.  Холодная, костлявая рука опустилась на мое плечо и я непроизвольно замер.  Неожиданно стало тяжело внизу живота. 
     Мама, как же мне страшно!
     Представление окончилось, все участники лежат на полу, только одинокая бледная фигура главного героя качается из стороны в сторону в пустой квартире.  Или это его кто-то качает? В зале стоит гробовая тишина, не слышно даже смеха сумасшедшего старика.  Занавес медленно закрывается, тяжелым полотном отрезая от зрителя луну, окно и этот помятый листок. 
     Теперь уже точно конец. 
     .