Звуки величественные, какие-то торжественные и, вместе с тем, пугающие.  Сначала они были тихими, а потом звук стал нарастать.  Это неясное зыбкое свечение и жуткие переливы органа подействовали на соглядатая очень угнетающе.  Непередаваемый ужас овладел им.  Он вдруг выпрыгнул из кустов и, спотыкаясь и падая, не разбирая дороги, бросился бежать.  А пугающе-торжественные звуки органы неслись за ним вслед.  С тех пор этого человека никогда не видели.  Конечно, его искали, но безуспешно.  Правда, какой-то житель из деревни неподалёку утверждал, что видел человека (если только это жалкое существо можно было назвать человеком), бегущего по улице, временами оборачивающегося и выкрикивающего что-то несуразное, нечленораздельное… Беглец, весь осунувшийся, грязный, в изодранных лохмотьях, стремглав бросился к лесу и исчез за деревьями.  Люди, видевшие это, были поражены и взбудоражены.  Чего же или кого так испугался этот человек? Да кто бы знал – в том-то всё и дело. 
     К тому времени несчастный Гарри Фаустер окончательно обезумел и с небывалой навязчивостью рассказывал всем, что во сне и наяву он видит своего умершего приятеля Харольда Геттинберга.  В конце концов, рассудок старого пьяницы совсем помутился, и его поместили в психиатрическую лечебницу.  Один из детективов по фамилии Беледжер, давно заинтересовавшийся семьёй Геттинбергов и собравший немало любопытных, для сведущего человека, конечно, материалов и сведений относительно данного семейства, чувствуя, что весьма интересная ниточка, ведущая к Харольду Геттинбергу, может вот-вот оборваться из-за полного сумасшествия Фаустера, взял кэб и направился в лечебницу «Хардибофф», что стояла в тени клёнов на некотором отдалении от города, словно вытолкнутая им.  В ходе разговора, если так можно назвать встречу детектива Беледжера и Фаустера, прояснилось немногое.  Оказывается, Харольд Геттинберг когда-то носил такую же чудную одежду, что и его сын Нил – нынешний хозяин усадьбы.  Также на шее его висел странной формы амулет.  Всё это Фаустер видел на расстоянии, но был уверен, что это был его друг Харольд, потому что тот сначала не надевал капюшон.  Геттинберг, никому ничего не говоря, уходил из усадьбы и направлялся куда-то в сторону кладбища.  Как-то, сгорая от любопытства, Фаустер решил проследить за приятелем.  Но как не искал Фаустер Геттинберга среди каменных плит, того нигде не было видно.  А сказать что-то или спросить приятеля насчёт такого чудаковатого облачения и ночных похождений Фаустер не заикался – побаивался… Таким образом, вновь наружу всплыли сведения о предполагаемой тайной организацией, занимающейся оккультизмом, чёрной магией и, кто ещё знает, чем.  Но ни о расположении этой организации, ни о том, кто конкретно входил в её состав, ничего известно не было. 
     Во время разговора с детективом Гарри Фаустер выглядел очень измождённо и едва шевелил сухими, потрескавшимися губами.  Весь он как-то осунулся, похудел, и облик его мог вызвать ничего, кроме чувства жалости и сострадания к старику.  Говоря, Фаустер часто запинался, делал продолжительные паузы, а потом и вовсе замолкал, и устремлял тупой взгляд своих мутных глаз куда-то в одну точку на стене.  Служащие лечебницы попросили детектива Беледжера воздержаться от дальнейших расспросов их пациента, поскольку это может пагубно сказаться на его общем состоянии.  Беледжер кончил свой допрос, но было уже поздно.  Фаустер вдруг широко распахнул глаза, и рот его вместе со слюной исторг дикий вопль, всполошивший всю клинику.  Взгляд спятившего, минуя плечо детектива, вперился в окно, где колыхались на вечернем ветру клёны и где застыл полумрак.  Все разом посмотрели в окно, однако ничего страшного или пугающего не увидели.  Фаустер сжался на стуле, скукожился, и его забила страшная дрожь.  «Уйдите, детектив!» - рявкнул рослый служащий клиники. 
     Беледжер с каким-то странным чувством покидал клинику «Хардибофф», которая превратилась в растревоженный улей.  Со всех сторон доносилось улюлюканье, крики, стоны, хрипы и невообразимый кашель.  Но в ушах детектива всё продолжал звучать дикий истошный крик Гарри Фаустера, заточенного в жёлтые стены.  После посещения клиники никто больше не видел детектива Беледжера.  Как в воду канул кэб и лошадь.  Полиция не на шутку переполошилась.  Ещё больше она заметалась, когда появилась новость о смерти Фаустера.  Его нашли на кровати.  Лицо его было серым, в широко раскрытых глазах застыл животный, нечеловеческий ужас.  Врачи констатировали: «смерть от разрыва сердца».  Значит, получается, что бедного Фаустера что-то очень напугало.  Но вот что или кто… Неясно.  Полиция и лучшие детективы ломали головы, совершали обыски, допросы, но так ни к чему и не пришли.  Один человек умер от непонятного страха в клинике, другой бесследно исчез вместе с лошадью и кэбом.  Во втором случае была выдвинута версия, что якобы на детектива в районе перелеска было совершено нападение с целью грабежа.  Вся местность была прочёсана вдоль и поперёк.  Ничего.  Ни вещицы, ни какой-либо другой улики.  Следов борьбы, примятой травы, сломанного кустарника тоже обнаружено не было.  Выходило так, что все люди, кто тем или иным образом соприкасался с семейством Геттинбергов, умирали, сходили с ума, с ними приключалось что-то невероятное, а кое-кто и вовсе исчезал.  Непревзойдённые и лучшие полицейские умы пребывали в тупике.  А семья Геттинбергов продолжала проживать на прежнем, окутанном дурной славой, месте, в своей старинной усадьбе в окружении вековых деревьев, которые будто стерегли эти туманные покои.  Теперь уже все, даже те, кто до конца не верил во всякие сказки и слухи, окончательно и бесповоротно уверовали в то, что над семейством Геттинбергов довлеет какое-то проклятие, и что члены этой семьи постоянно скрываются в своей огромной усадьбе, будто что-то прячут внутри – что-то жуткое, мерзкое, нечеловеческое, потустороннее… Смотря сквозь призму всех этих загадочных, немыслимых событий, следует отметить, что маленький Джошуа оставался всё тем же замкнутым мальчиком, и что он как будто знал, что все эти происшествия должны были происходить.  В привычном жизненном укладе всех Геттинбергов ничего кардинально не изменилось. 
     С тех пор прошли годы.  Люди вступили в новое столетие, открылось которое Мировой войной.  И в то время, как ровесники, в большей своей массе, отправились на поля сражений, где им предстояло погибать и пожизненно становиться несчастными калеками и психическими инвалидами, Джошуа Геттинберг неизменно находился в стенах старой усадьбы, по-прежнему проживая с родителями.  Его не приняли на воинскую службу по состоянию здоровья.  Парень остался всё тем же фантазёром и мечтателем, каким был в детстве.  Вот только его воображение значительно обогатилось, фантазии стали более живыми и ещё более необычными, почти запредельными.  Из маленького мальчика Джошуа превратился в худого, приятной наружности молодого человека, с выразительными глазами и аккуратно причёсанными светло-каштановыми волосами.  Неизменно Джошуа носил хорошего покроя костюм, чистые белые рубашки.  Реже, поверх рубашки, он одевал кофты обычно тёмных, неброских тонов.  Для женщин юноша был весьма привлекателен, но шансов встретить девушку у него было немного.  Он редко выбирался в общество, на какие-либо мероприятия или события, общался с немногими, в основном, в их числе были его редкие друзья, а когда один его друг Эндрю Вайт отбыл на фронт, их у него стало ещё меньше.  Но это не угнетало Джошуа, наоборот, он чувствовал какую-то особую атмосферу, особое вдохновение, когда в одиночку бродил по местности вокруг своей старинной усадьбы.  Его окружала старина, дух минувших лет, деревья, чей возраст заслуживал почтения.