Настала тишина.  Никто из нас за всё это время не проронил ни слова.  Слышалось только учащённое дыхание.  Я вдыхал душистый запах, исходящий от волос моей красавицы, которая плотно прижалась ко мне всем телом, ища у меня защиты от неведомой опасности.  Не скрою – мы все были напуганы.  Так, в безмолвии, прошло примерно полчаса.  Закатное солнце, опускавшееся за дальние тополя, дарило свои последние лучи.  И всё казалось таким спокойным и умиротворяющим.  Однако, когда я осторожно открыл дверь и, крадучись, пробрался к крылечным перилам, я убедился в обратном…
     Представшая передо мной непередаваемо унылая и гнетущая картина чем-то напоминала постапокалиптический пейзаж.  Огорода не было – лишь только отдельные островки посадок.  Создавалось впечатление, что здесь недавно пронеслось огромные стадо парнокопытных или произошло жестокое побоище, как на Куликовом поле или при Бородине.  Были пожраны не только плоды, но и ботва.  Клочки листьев, стеблей были разбросаны в беспорядке по территории, трава спутана, всклокочена или примята.  Парник сильно накренился на один бок и готов был вот-вот завалиться на тропинку, разделяющую огород на две неравные части.  Пластмассовые стол и стулья валялись на земле, как и рукомойник.  Пострадал и сад.  Вся листва на деревьях вдруг странным образом пожухла, скукожилась, завернулась в трубочку.  В бытовке были выбиты окна.  То, что раньше было забором, теперь таковым не являлось.  И над всем этим разорением стоял тошнотворный запах, отдающий мертвечиной…
     И, как я смог убедиться, трупы действительно были.  Трупы животных.  От несчастной собаки, обречённо забившейся в дальний угол моего участка, остались только начисто обглоданные белые кости.  Хоть бы один клочок шерсти, кусочек плоти, хоть один хрящик.  Только скелет и отделённые от него конечности.  Будто обезумившие от голода крысы и мыши разрывали несчастное животное на части.  А вокруг тишина, прямо-таки гробовая тишина.  Будто всё вымерло.  Но мне показалось, что где-то в отдалении раздавались женские всхлипывания.  А потом пространство разрезали иные звуки – это было жалобное мяуканье двух напуганных кошек, которых спасли мои яблони.  Животные сидели на самом верху, мяукали и глядели на меня.  Слезать они определённо не торопились – на деревьях было безопаснее.  Привычное «кис-кис» не помогло.  Кошки не реагировали. 
     Мой дачный участок представлял собой жалкое зрелище.  Всё это проняло меня до глубины души.  Я ухватился за жестоко истерзанную ботву моркови на одной из грядок и потянул её вверх.  От моркови ничего не осталось.  Ничего, кроме вялой ботвы.  Я сокрушённо потряс головой.  Развернувшись, я собирался пойти к дому, сделал шаг, другой.  Под ногами что-то хрустнуло.  Это были чьи-то наручные часы.  Определённо не мои и не моих друзей.  Но как они здесь оказались? Все эти свидетельства великого нашествия грызунов, вырвавшихся из подземных глубин, наводили на жутковатые домыслы и размышления.  Откуда, например, на моём участке лежала детская кепка? Я взял её в руки, повертел.  Мятая, с треснувшим козырьком и… Мои пальцы коснулись какой-то клейкой жидкости… О, нет… Жидкость имела специфический запах… КРОВЬ!
     Я в ужасе швырнул кепку в кусты, будто она могла нанести мне непоправимый вред, и поспешным шагом направился к своему дому, притихшему посреди этого чудовищного опустошения и хаоса. 
     - Что ты там увидел? – спрашивали меня друзья.  Цвет моего лица и подрагивающие руки вызывали серьёзные опасения.  Ребята догадывались, что я столкнулся с чем-то страшным.  Говорить я не мог.  Света легонько поцеловала меня в щёку и обняла своими нежными руками, проведя пальцами по загривку. 
     Когда закат почти совсем потух, и солнце выдавало себя лишь по бледно-розовому свету, разлившемуся тусклой краской по горизонту на западе, все мы, наконец, выбрались из дома.  Воздух посвежел, а неприятный запах, который, казалось, исходил от всего, как будто стал слабее.  Мы спустились по окровавленным ступеням крыльца – то был результат убийства мной здоровенной крысы и её собратьев, минули увядшие кусты сирени и остановились.  Забора не было, а была только закрытая дверца калитки.  Дверца, ведущая с моего участка на улицу.  Это было странное чувство – обходить закрытую калитку.  Кусты акаций выглядели какими-то нездоровыми, увядшими, точно их долгое время не поливали, однако пузатые листья на ветках не были сухими.  Деревянный забор участка напротив не рухнул, но ощутимо покосился в сторону улицы.  Василий Иванович или, как я называл соседа, дядя Вася, всё собирался сделать новый забор, так как дерево на этом заборе изрядно подгнило от сырости.  Деревья на соседских участках, как можно было видеть, были в таком же плачевном состоянии, что и на моём.  Моя улицы была совершенно пустынной, как и дорога, ведущая от сторожки.  Посередине дороги валялся велосипед.  Я прислушался.  Где-то вдалеке слышались оживлённые голоса дачников, кто-то причитал, кто-то кого-то звал, искал, завывала серена.  С юга подул слабый ветер, затеребивший листву, и от этого звука на душе сделалось как-то неспокойно и тревожно.  Это чувство охватило всех нас, потерянно бредущих вперёд по дороге и озирающихся по сторонам.  Тревога витала в воздухе, ей пахло.  А ещё пахло гибелью, смертью…
     Идя по главной дороге и по улицам, мы с содроганием ознакамливались с последствиями мышино-крысиного нашествия.  Результаты оказались жуткими.