Лежали обнажённые сморщенные тела старух и молодых людей, у одного тела не хватало головы и багровая шея, с ссохшейся кровью наводила смертельный ужас.  Высунутые языки, выколотые глаза, порезанные брюшные полости. . . 
     
      Вайцман снял плащ, его аккуратный и цивильный пиджак с жёлтым галстуком, потрясающе стильные брюки смотрелись смешной аркадией в морге.  Сам морг не принимал такое излишество, ему более шла христианско-языческое скромное постничество, максимум три цвета, и узоры в виде цветков ромашки.  А тут Иосиф Вайцман, чьи корни происходили из белорусских евреев, занимавшихся портняжным трудом вкупе с рытьем могил. 
     
      Тело говорящей мёртвой девочки они нашли в траве, у того самого места, где Олеся и Стас занимались любовью.  Утопленница пожелтела, рот её был приоткрыт и от туда выглядывал бледно-розовый язычок.  Глаза девочки светились лучезарным светом, проникавшем во всё, что было рядом.  А рядом гудела трансформаторная будка, летали шершни, жужжали зелёные мухи, вонявшие дерьмом. 
     
      -Какого чёрта ты здесь разлеглась? На очередной Вселенский Собор собралась? - Олесю бесило всё это шевеление мертвецов. 
     
      - МОЛЧИ, МАНДАВОШКА! Я ГУЛЯЮ, Я ПРОСТО ГУЛЯЮ! А ТЫ НЕ ЗАБЫЛА ЭТО МЕСТО И ВКУС КОЕ-ЧЕГО У СТАСА?!
     
      - Олеся, прекратите богохульствовать! Какой Собор, это ведь бесовская работа - ходячие мертвецы! Боже, сохрани нас грешных, не дай силам бесовским овладеть нашими душами, святой Серафим, будь с нами в этих бедах! - речитативом молитвы возгласил Вайцман. 
     
      Олеся схватила палку и принялась лупить вопиющую девочку-мертвечину с не одержимой силой.  Раз, два, раз, два - глухие удары, словно пощёчины.  Мёртвая выла как дикая ослицы, у Олеси и главврача едва не полопались ушные перепонки.  Олеси казалось, что она бьёт само зло.  Но зло не чувствовало боли, оно чувствовало возмущение.  И могучая обозлённая на всё живое сила отбросила Олесу, опрокинула на землю и принялась душить.  Девушка стала задыхаться, Вайцман метался рядом, как раньше говорили бы - ломал руки, но чем он мог помочь? Олеся побелела, слюна потекла из её рта. 
     
      - ВСЕЛЕНСКИЙ СОБОР, ГОВОРИШЬ?! А ЧТО ТЫ ЗНАЕШЬ ОБ ИИСУСЕ ХРИСТЕ, СУКА?! А ВЕДЬ ОН БЫЛ НА ЭТОМ СВЕТЕ, НА ТВОЁМ СВЕТЕ, ДЫШАЛ ТЕМ ЖЕ ВОЗДУХОМ, ЧТО И ТЫ, ТВОИМ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ЯЗЫКОМ МОЛИЛ БОГА ПРОНЕСТИ ЧАШУ РАСПЛАТЫ НАД НИМ! ЧТО МОЖЕШЬ ТЫ ЗНАТЬ О ЖИЗНИ, ЕСЛИ ТЫ НИ В КОГО И НИ ВО ЧТО НЕ ВЕРИШЬ?!
     
      Олесю будто прессом вдавливало в землю, давило просто дьявольской силой.  Слюна стала красной из-за прикушенного языка, один зуб выпал.  О, это была ужасная сатанинская боль! Олеся когда-то почитывала сатанинские книги, которые приносил её брат, а занимаясь сексом со Стасом, который и в дьявола не верил, она представляла, что сам рогатый чёрт вторгается в её лоно, и от всего этого она получала такой мощный оргазм, что небо или потолок плыл над её взором. 
     
      - Олеся, молись Господу! - как раненый бизон прокричал Иосиф Семёнович. 
     
      И Олеся каким-то внутренним зрением увидела лежащего в кабинете главврача раненого Стаса, почувствовала его боль, раздирающую нервы молодого мужчины, поняла, что бросила своего жениха на произвол судьбы - и всё ради этой хреновой тётки, с пробитой головой, которую они положили в холодильник морга.  Сдалась ей эта умалишённая, всё равно её не вернёшь к жизни! И Олеся почувствовало облегчение, воздух, липкий и прохладный ночной изморозью вошёл внутрь её, дал жизнь и существование. 
     
      Вайцман обнял девушку, запричитал что-то скороговоркой.  А после они увидели Стаса, бредущего с тростью к ним.  Стаса шатало во все стороны.  Он вспомнил как в детстве, на пляже пригорода Ялты наступил на острый камень, и боль вошла в его детское мужское достоинство, скрутила там узлы, в общем, дала жару.  Капелька мочи вытекла из пениса мальчика и упало на обагрённый кровью камень-резец.  Подбежавшие родители схватили Стасика, мамины заботливые руки принялись гладить больное место, утешать и успокаивать. 
     
      - Стас, родной! - Олеся на слабых ногах подошла к плачущему жениху, бросилась ему в ноги.  - Прости меня!
     
      Стас погладил её по голову, закрутил один локон, поиграл с белокурой прядью. 
     
      - Её надо закопать, - Стас понял, что мёртвая девочка опасна как стая шакалов.  - Поглубже, вколоть осиновый кол в сердце, как поступают со всеми вампирами. 
     
      Вайцман отвёл глаза от поцелуя молодых людей, сел на скамейку.  Кровавая луна ухмыльнулась ему.  Был первый час ночи. 
     
      Фрагмент двенадцатый
     
      Земля поддавалась легко, несмотря на гравий и ошмётки асфальта.  Одна из лопат сломалась, также погнулся и лом, и нервы Стаса сдали - он матерно обругал всё и вся, совокупился с самыми грязными проявлениями человеческого характера.  И все эти гадости он проделал с сатанинской злостью, будто его взяли за живое, причинили зло во имя добра. 
     
      Мёртвая девочка привлекла слепней и божьих коровок.  Худое жёлто-зеленоватое лицо было измучено тленом.  Вайцман по первоначалу отгонял всю эту комарильню, но вскоре бросил со стасовой злостью.  Иосиф Семёнович достал молитвенник, полистал страницы послюнявившим пальцем и принялся гнусавым голосом взывать к Творцу.  Глубокие чувства взволновали его, ночь представилась полумраком в Гефсиманском саду, где он вот вдруг видит живого Христа, с бледными пшеничными длинными волосами, тот молится у камня, изредка поднимая голову, словно что-то вспоминая. . . 
     
      Вырыли с полметра, перекусили хлебом.  Стас жевал медленно, вытирал пот со лба.  Вайцман поглядывал на него, задавался вопросом: простил ли он его за причинённые страдания сестре или всё также имеет к нему претензии, презирает его за садизм китайской напыщенностью.  Садизм главврач осуждал на корню, но есть ведь христианское прощение, да и работаем вместе, один на двоих груз труда. 
     
      - Стасик, ты когда над людями измывался, думал, чем может всё закончится?
     
      - Я молодой был, пацан ещё.  Кто много думает, спит с валерьянкой.  А я спал как убитый. 
     
      Олеся вскользь прислушивалась к разговору мужчин, не принимая ни чью сторону.  Надоели эти склоки базарные, эта грызня и разборки.  Девушка всё больше ненавидела мужчин, и где-то глубоко всколыхнулись лесбийские чувства.  Она втихаря запустила руку в паховую область, провела пальцами по влагалищу, отмечая его упругость, влага удивила её, и как ей захотелось, чтобы другие женские руки ласкали её по-бабьи нежно и трепетно!
     
      - Эту девочку жалко хоронить, - отчего-то произнесла Олеся. 
     
      - Почему? - не понял Вайцман. 
     
      - Мы так и не узнали, убили её или нет, насиловали или она сама утопилась? Посмотрите, она весьма привлекательна, есть даже очертание груди, бёдра наполнились жиром. . .  Как бы я хотела увидеть её живой, улыбающейся, слышать тонкий хрупкий голос, говорящий о музыке и первой любви! Вайцман, вы можете девочку оживить вашими молитвами?
     
      - Я бы больше желал оживить вашу душу, Олеся!- главврач вскинул брови. 
     
      Олеся едко состроила удивление, прошлась по волосам, отмечая их сухость и ломкость. 
     
      - Оживите мои волосы, друг, - захохотала девушка, взяла лом и принялась углублять могилу. 
     
      Иосиф Семёнович и Стас посмотрели друг на друга с некоторым удивлением: с чего это Олеся так взбодрилась, вроде алкоголь не принимали, ситуация похоронная, тут подобает траурность и скромность, а она ершится вся, скачет как лань, вон как ломом тыкает в землю, дырявит всю и вся, так и в Вашингтоне лом вылезет. 
     
      Стас раздавил божью коровку, понюхал руки, откашлялся.  Ночь разбудила ветер.