Навеяно поэзией Гумилева…


      Множатся пытки и казни…


      И возрастает тревога:


      Что, коль не кончится праздник


      В театре у Господа Бога?!


     --- --- ---


      Последние слова молитвы смерти жрец уже не пел: он как безумный, брызжа слюной, кричал.  Его крик отдавался эхом от сводов храма, и возвращался обратно, но уже с удвоенной, нет, с удесятеренной силой.  Все присутствующие с ужасом и трепетом внимали каждому слову, которое излетало из уст святого жреца. 


      И только младенец, лежавший на алтаре, своим плачем нарушал божественную молитву.  Посиневшее голое тельце малыша дрожало от холода.  Своим ротиком он искал грудь матери, а ручки тянулись к ней.  Но вместо теплого тела матери он натыкался на пустоту…


      Жрец кончил читать молитву, и подал знак. 


      В тоже мгновение палач пронзил грудь младенцу острым как игла клинком.  В мгновение ока он вырезал сердце малыша, и высоко поднял над собой.  Сердце пульсировало, и по руке палача стекала красно-алая кровь.  Как только первая капля крови коснулась алтарного подмостка, храм озарился светом тысяч свечей и раздался громогласный торжественный гимн. 


     - Великий Омн принял нашу жертву. - Произнес жрец. 


     --- --- ---


     Я – палач.  Я – урод.  Я родился, так же как и этот младенец, сердце которого сегодня я вырвал, первым в наступившем году.  Поэтому роды у матери принимали храмовые повивальные бабки.  Сразу же после рождения меня должны были принести в жертву Великому Омну.  Но из лона женщины вышел урод, от вида которого повитухи в ужасе отскочили, а мать упала в обморок.  Принести такого урода в жертву Омну было бы оскорблением его божественной сути.  Я выжил только благодаря своей уродливости.  Благодаря? Мне в голову никогда не приходило благодарить бога за то, что тогда я выжил.  Но я выжил.  И, чтобы искупить вину за собственную уродливость, я должен был убивать других. 


     


     --- --- ---


      Не спасешься от доли кровавой,


     Что земным предназначила твердь. 


      Но молчи: несравненное право –


      Самому выбирать свою смерть. 


     


     Обычно, после казней, или после жертвоприношений, я старался ложиться спать пораньше.  Детское суеверие: чем раньше ляжешь спать, тем быстрее забудется прошедший день.  Я разослал постель, и уже было потушил свечку, как в дверь забарабанили.  Я подошел к двери, открыл.  Там стоял храмовой посыльный:


     - О, великий исполнитель, жрец Абу повелевает вам явиться. . . - испуганно затрепетал посыльный. 


     Посыльный развернулся, и побежал прочь. 


     Напялив на голову маску, я вышел вслед за ним.  Жреца я застал за трапезой.  Он поднял на меня свои бездонные старческие глаза и заговорил:


     - Завтра тебя ждет работенка. 


     - Служу великому Омну,- эхом отозвался я.  И склонил голову в повиновении, приготовившись выслушать дальнейшие указания. 


     - Это еретик из страны Оз.  Он приговорен к казни через отрубание головы.  Казнь состоится завтра.  Сделай необходимые приготовления. 


     Я молча поклонился и вышел.  Надо было наточить топор, освятить его, принести в жертву голубя во искупление греха убийства, и молиться в храме до тех пор, пока божество Омн не даст своего согласия на то, что мне позволено совершить это убийство.  Я совершил более сотни казней, перед которыми постоянно все это проделывал.  И во время молитвы я всегда получал разные знаки: однажды, во время ночной молитвы храм заполнился дневным светом, однажды ко мне явился сам Омн и произнес: «Убей», однажды ко мне прилетел голубь держа в клюве окровавленный клинок… После молитвы и таких знаков душа переполнялась благодатью, и я иногда даже гордился, что мне выпала честь служить таким образом великому божеству.  Но такие высокие состояния быстро проходили, сменяясь моей обычной угрюмостью. 


     И вот, проходя мимо храмовой башни, я услышал, как кто-то чистым ровным голосом пел:


     


     -Кончено время игры;


      Дважды цветам не цвести. 


      Тень от гигантской горы


      Пала на нашем пути. 


     


     -Область унынья и слез –


      Скалы с обеих сторон


      И оголенный утес,


      Где возвышается Омн. 


     


     -Острый хребет его крут,


      Вздох его – огненный смерч. 


      Люди его назовут


      Сумрачным именем «Смерть». 


     


     -Что ж, обратиться нам вспять,


      Вспять повернуть корабли,


      Чтобы опять испытать


      Древнюю скудность земли?


     


     -Нет, ни за что, ни за что!


      Значит, настала пора. 


     Лучше слепое Ничто,


     Чем золотое Вчера. 


     


     Я стоял, вслушиваясь в каждое слово.  Эта песня была так разительно отлична от тех, которые пелись в храме; она дышала оптимизмом и верой, но особой верой, верой в человека, в его превосходство над богом.  В отличии от храмовых песнопений, наводящих уныние и страх, эта внушала надежду, она не покоряла, а возвышала.  В ней был призыв к действию!


     Слезы сами покатились у меня из глаз.  Но маска на моем лице и окружающая темнота скрыли это проявление сентиментальности от прохожих. 


     Я поспешил было побыстрее пройти мимо башни, но неожиданно, даже для самого себя, повернул в башню.  Как Великий Исполнитель, я пользуюсь беспрепятственным входом в любое помещение, поэтому для меня не существует закрытых замков, в том числе и в темнице.  Стражники поприветствовали меня.  Перекинувшись с ними парочкой слов, я потребовал, чтобы мне открыли камеру, из которой раздавались звуки песни.  У одного из стражников я взял факел, и шагнул в камеру. 


     Человек в камере замолчал.  Это был пожилой, но с живыми и очень юными глазами горец.  У него были белые волосы и борода, отчего его лицо казалось просветленным.  Необычный с горбинкой нос выдавал в нем горца из страны Оз.