Я опускаюсь на кушетку, молясь единственно знакомому Богу, и борюсь с желанием закурить.  Из-за стены доносится лязг металла, от него накатывает неврастения и ощущение вины.  Стараюсь успокоиться, уверяя себя, что каждая женщина проходит через это, но звук настолько жуткий — уши бы заткнуть, да совесть противится. 
     Выдерживаю пытку на грани усидчивости, пока белая фигура врача не появляется рядом.  Растерянная, изумленная. 
     — С ней все в порядке, — нерешительно произносит, садясь за стол.  — Естественно, по части моей практики.  Беременности нет, но срочно проходите обследование.  Результаты анализа крови будут завтра.  Возможно, они хоть что-то объяснят. 
     Мы выходим из клиники под адское солнце, и Кари стонет, укрытая с ног до макушки одеждой.  Лучи ее губят.  А я не могу помочь.  Ничем.  От этого несправедливость мира видится насмешкой.  Почему нельзя испытывать сильных? Почему земной Ад так любит встречаться ранимым?
     В прохладе квартиры Кари успокаивается.  Задернутые шторы, специально мной купленные день назад (плотные, темные), защищают от света.  И лампочки люстры уже неделю не зажигаются — Карине так легче.  Лежим на кровати, она глотает холодную рыбу, специально остуженную для ее принимающих только прохладу губ. 
     — Володя, — с трудом произносит, — ты правда меня еще любишь?
     Молчу, прижимаю к себе, чтоб спрятать горячую ненависть к миру и ледяной упрек за вопрос.  Конечно, люблю! Сильнее, чем раньше, наконец, осознав, КАК можно бояться потери. 
     
     Врачи в один голос твердят, что здорова.  А я вижу тень, только ночью бесцветная мумия вновь наполняется жизнью и даже улыбается. 
     
     Внезапно болезнь отступила, но прежде Карина измучилась вовсе. 
     Меня разбудил ее стон, сменившийся жалобным криком.  Я проклял Творца за жестокость, глядя, как бьется в конвульсиях тонкое тело.  Взлохмаченная голова то откидывается на подушки, то прижимается к коленям, скрюченными пальцами руки хватают простынь и тянут к груди.  Я не могу даже дотронуться до мечущихся плеч, чтобы прижать к себе, остановить пляску агонии.  Надрывом царапает голос, мне слишком страшно, чтоб думать о спасении жизни.  Но я подлетаю к телефону и, не сразу попадая по кнопкам, набираю «03».  В один миг с приветствием оператора доносится: «Володя, не надо.  Все кончилось». 
     Трубка падает на рычаг безвольным котенком.  От улыбки Карины хочется плясать и повеситься одновременно: будто мертвец очнулся до погребения и объявил, что поживет еще немного. 
     — Володь, включи свет, — попросила она слабо и глубоко вздохнула, словно проверяя способности легких. 
     Мы лежим, прижавшись друг к другу, глядя на тени.  По белой в полоску стене пляшут фигурки, сложенные из моих пальцев.  Собаки, люди, динозавры играют спектакль для ожившей Карины.  Я придумал сказку, которая кончается хорошо, и Кари радостно внимает моей фантазии. 
     Заснули мы с первым вдохом рассвета. 
     
     Я просыпаюсь от царапающего шороха и силюсь понять, где источник.  Соседи за стенкой еще спят, рев холодильника обычно иной интонации, над нами — чердак, и вполне может быть живут птицы.  Но раньше их не было слышно.  Накидываю легкий халатик Карины, иду в коридор и замираю под нишей антресоли.  Здесь шелест намного отчетливее и ярче.  Похожий одновременно на трение надфилей и скрежет ногтя по известке, он будто живой, размеренный и целенаправленный.  То ближе, то дальше вдоль потолка, как шаркающие шаги тяжелых острых ступней прямо над головой.  Вот он отдалился к кухонной двери, покрутился на месте и двинулся прямо на меня.  Я слышу, как на его пути встают перегородки, и он будто взлетает, преодолевая их.  Снижая темп, становясь все менее грузным, он разделяется на несколько отголосков и расходится трещинами в разные стороны.  Я почти не дышу, боясь потерять его направление.  Сердце стучит под кадыком, создавая пульсом преграду чуткости.  А шорох снова сжимается, сливается воедино и медленно двигается в мою сторону.  Еще секунда и я увижу его.  Сглотнув прокисшую от волнения слюну, протягиваю руку и распахиваю дверцу антресоли. 
     Тишина и темень грохнулись на меня видом не нафантазированного чудовища, а старого хлама.  Упрекая себя за малодушие, я поправил свесившийся с полки язык какой-то тряпки и захлопнул шкафчик. 
     Прохожу на кухню, наливаю стакан воды и выпиваю залпом.  Холодная, с легким привкусом хлорки, она освежила и сняла тревогу окончательно.  Нелепость причудившегося заставила улыбнуться — я совсем вымотался с болезнью Кари, и немудрено, что ее беспокойство физическое переросло в мое психическое расстройство.  Открыв жалюзи, я недолго постоял у окна, вид просыпающегося города отлавливает на полотне памяти яркие узоры прогулок, и теперь пережитый страх потери самого любимого отступил, укутав сердце надеждой. 
     Воспрянув духом я вернулся в спальню.  Кари сидит на кровати, истощенная, но уже посвежевшая, и внимательно смотрит на стену перед собой. 
     — Солнышко, что ты там увидела?
     — Ничего, — ответила не сразу, будто понадобился миг для возвращения разума из забытого края.  — Просто тень твоя мелькнула.  Почудилось. 
     
     Помню, как мы отправились на море отметить ее выздоровление…
     День выдался яркий, живой, и Кари едва не зажарила спину, до обеда провалявшись на пляже.  Я силой заставил ее взять сандалии и спрятаться в тень.  Ослабленный организм требует движения и эмоций, Кари так устала от болезни, что готова ринуться в любую авантюру, только бы почувствовать себя свободной от недуга.  Недалеко от пляжа шумят аттракционы.