- Григорий, слушайте сюда, – в лицо ему была направлена настольная лампа.  - Либо вы сами все нам расскажете о том, как готовили покушение на товарища Сталина, либо наш с вами разговор примет совсем другой характер. 
     Высокий широкоплечий майор, вызвавший Григория на допрос, стоял над ним, глядя на него сверху вниз с некоторым презрением, и говорил медленно и размерено, делая такой вид, будто вот-вот сорвется и начнет кричать. 
     Григорий молчал. 
     - Я еще раз напоминаю вам, - продолжал майор, - что все ваши сообщники разоблачены и уже дали показания против вас, - он снял с головы фуражку и стал ходить по комнате взад и вперед, поглаживая рукой свою бритую наголо голову. 
     Григорий, человек который пять лет прослужил в чрезвычайном комитете и часто участвовал в подобных мероприятиях, чувствовал, что майор если и не первый раз занимался допросом, то все равно опыта в данном деле не имел и, скорее всего, никогда этому не обучался.  Поэтому, не смотря на то что, понимал, что уже обречен, ощущал себя вполне уверенно и смело смотрел в лицо офицеру, насколько позволял слепящий свет от лампы. 
     Майор резко остановился, сел на стул и уставился прямо ему в глаза.  От него пахло спиртным. 
     - Что смотришь, подонок? - прошипел он. 
     - А чего, - Григорий откинулся на спинку хлипкого деревянного стула, давая понять, что чувствует себя вполне комфортно.  – Приказ о расстреле уже подписан, ведь так? И зачем мне вам в чем либо признаваться?
     - Говори, кто еще состоял в вашей организации, - офицер уже начал выходить из себя.  – Про тебя то уже все известно, и с признанием своим можешь в туалет сходить.  А если все расскажешь, то может быть, еще каторгой отделаешься. 
     - Нет, лучше уж расстрел, так хоть сразу помру…
     Майор резко закричал, чего в принципе и ожидал Григорий:
     - Ублюдок, ты хоть понимаешь с кем разговариваешь!
     - Можете не кричать, я хорошо вас слышу. 
     Офицер с досадой ударил кулаком по столу и бросил в сторону двери:
     - Конвой, ко мне!
     В комнату вбежали двое рядовых.  На поясе у каждого висела черная кобура с пистолетом. 
     - Заберите его, научите, как нужно разговаривать со мной, и сразу же тащите обратно!
     - Есть! – отозвались конвоиры, схватили Григория под руки и вывели из помещения. 
     Буквально через десять минут его приволокли обратно - на ногах он стоять почти не мог.  Все лицо у него было разбито, кровь капала с подбородка прямо на пол.  Солдаты кое-как усадили его на стул и, не дожидаясь дальнейших указаний, покинули комнату, закрыв за собой дверь. 
     Вел он себя уже не так развязно, не потому что боялся, а потому что трудно было на чем-либо сосредоточиться. 
     Майор спросил его, будет ли он говорить, а Григорий в ответ только помотал головой и тут же скатился на пол, потеряв сознание. 
     
     Очнулся он уже в камере, грязной с ободранными стенами.  Пахло мочой и плесенью.  Одинокая лампочка под потолком не давала почти никакого света.  В небольшое зарешеченное окошко уже заглядывал огрызок луны, а ночное небо казалось как никогда чистым и далеким.  «Очень скоро я там окажусь» - подумал Григорий и опять повалился на сырой грязный матрац лежавший прямо на полу, - «А все-таки хорошо, что я потерял сознание.  Будет еще время подумать, а то забили бы до смерти прямо там». 
     Некоторое время он просто глядел в потолок, лежа на спине и подложив под нее правую руку (левая была сломана в районе запястья).  Потом он слегка приподнялся и стал прислушиваться: было слышно, как с отсыревшего потолка падали капли воды и где-то в дальнем углу камеры скреблась мышь.  Как он ни старался, ничего больше расслышать не удалось, ни разговоров за дверью, ни чьих-либо шагов, никаких других признаков присутствия.  Казалось, будто он остался один во всем мире.  Хотелось есть.  Где-то в глубине души таилась наивная надежда на то, что за эту ночь каким-то чудом свергнут проклятого Джугашвили, и на утро его освободят.  Но своим разумом Григорий понимал, что такого никогда не случится, ведь даже вопреки всем представленным ему обвинениям, ни сам он, и никто из его окружения не планировал покушаться на вождя.  Все понимали, что строить подобные планы глупо; народ никогда не пойдет за ними.  И если бы удалось убить тирана, то на его место встал бы другой, и все были бы довольны, потому что новой революции никто не хочет.  Люди устали от переворотов и резни. 
     «Тоже мне, декабриста нашли» - подумал Григорий и, не без труда, поднялся со своей лежанки. 
     Он ходил по комнате от одной стены к другой, пытаясь отвлечься от мрачных мыслей, терзавших его и без того измученный мозг.  Он вдруг вспомнил как сам, молодой и опьяненный утопическими идеалами, раскулачивал собственных родителей; и как рыдал потом, когда узнал, что его мать умерла от голода, а отец покончил с собой.  Ему стало невыносимо стыдно и одиноко.  Он сел на пол у стены и закрыл лицо руками.  «Правильно, пусть меня убьют» - думал он. 
     Неожиданно для самого себя Григорий заплакал, так как никогда раньше не плакал.  Слезы текли по его щекам, а из сломанного носа начала капать кровь.  Слезы и кровь смешивались и, оставляли на изодранной рубахе красноватые пятна.  Он знал, что сейчас уже больше некого стыдиться, тем более что он был слишком слаб, чтобы сдерживать свои чувства.  Как только он успокоился, сразу же уснул прямо на полу. 
     
     Ему снился сон, в котором он смотрел на себя самого со стороны.  Вот он бежит по деревне, счастливый безгрешный десятилетний ребенок; а вот он падает в лужу и грязный с разодранной коленкой весь в слезах бежит домой.  «Мама, мама! - кричит он.  – Я упал в лужу! Не ругай меня, пожалуйста».  Он забегает в дом, но его не встречает ни мать, ни отец.  Слышно только как капает вода, тихо-тихо, словно далекое эхо.  Он выбегает во двор и видит, что там, где должны быть грядки с картофелем белеют могильные кресты.  И он смотрит на себя - беззащитного ребенка и пытается что-то сказать, но губы не шевелятся, и все тело сводит, толи от душевной муки, толи от необъяснимого всепоглощающего страха.  И слышно лишь как капает вода…
     - Вставай, хватит уже спать! Все равно казнь не проспишь. 
     Григорий открыл глаза.  Над ним стоял седой мужчина в штатском, протирая платком серебряное пенсне, какие в то время уже давно не носили. 
     - Что смотришь? Скоро рассветет, - мужчина присел рядом с ним на корточки, продолжая при этом тереть свое пенсне.  – Тебе разве не хочется поговорить с кем-нибудь перед смертью?
     - Кто вы? – прошептал Григорий, глядя ему в лицо. 
     - Это не имеет значения, расскажи лучше мне о своих грехах.  Поверь мне, умирать будет гораздо легче. 
     - Очередной допрос? Идите вы к черту! – со злобой выдавил из себя Григорий и попытался подняться на ноги, но тут же упал, загибаясь от невыносимой боли, пронзившей все его тело. 
     Человек с пенсне жалостливо посмотрел на него:
     - Негоже последние часы провести в муках, - он легонько прикоснулся правой рукой к плечу Григория.  Боль тут же отлегла, и тот с облегчением повалился на матрац. 
     Глядя в потолок и массируя только что бывшее сломанным запястье, он внимательно вглядывался в черты нежданного гостя, будто увидел в них что-то знакомое.  Лицо Григория на мгновение осветилось легкой улыбкой.