Чистой воды физ-зика! - заметил Шурик, заикаясь от волнения и потея.  - Понимаете, электромагнитные волны дают энергию всякой жизни.  В том числе и призрачной.  Питают ее, укрепляют поддерживают в борьбе за существование.  От этом чуть ли не век назад писал Чижевский.  Вот и мы заманим вашего призрака халявным лакомством, а потом, попеременно бомбардируя инфра- и ультразвуком, начнем его разбалансировку.  То есть организуем в его структуре хаос, создадим такой энергоцикл, при котором он станет сам себя пожирать.  Воспользуемся принципом Уробороса, змея, жалящего собственный хвост.  Тем более, что на восходе и на закате, по ряду объективных астрономических причин, это делается лучше всего!
     - Ужасно… - Елизавета Андреевна виновато взглянула на понурившегося Снегова и, отвернувшись, стала наблюдать, как догорают в окне последние кроваво-красные лучи осеннего заката.  – Ужасная жизнь, ужасные правила, ужасная необходимость!
     - Да, Лизонька, никому теперь не укрыться от материализма и научно-технического прогресса! – Борис выпил виски одним глотком и покровительственно похлопал по спине закашлявшегося Шурика.  – Погоди, вот переоснащу нашего гения, тогда и демонов, и ангелов как зверушек дрессировать стану!
     
     Глава 13.  Спаси и сохрани
     
     Ранним субботним утром, пока сонный Заречинск еще не отошел от обычного пятничного похмелья, Иван вместе с «друзьями-поджигателями» отправился обследовать предполагаемый объект грядущего пожара - дачу Сереброва. 
     Было по-осеннему свежо, прохлада приятно бодрила.  Опавшая, еще не успевшая пожухнуть и сопреть листва, играла на лицах юношей яркими красками бабьего лета.  Храмов испытывал странный, необъяснимый душевный подъем, словно он отправлялся не на рискованное и, возможно, совсем ненужное «проникновение со взломом», а шел на поэтическую встречу. 
     Еще Иван думал о Варваре, о том, как они странно встретились и нелепо расстались на полуслове.  Но ее образ не померк, не истаял.  Все эти злые дни Иван думал о ней и в его мечтах медленно возникал образ той прекрасной Незнакомки, которую жаждут видеть своей возлюбленной спутницей. 
     Встреча с ней и танцы с огнем – были единственно подлинным и прекрасным, что принес ему этот сентябрь.  И хотя после возвращения из Немирова зарекся писать стихи, этой ночью не удержался и сочинил странный текст, к которому теперь старался подобрать мелодию:
     Я завораживал пространство.  –
     И между мною и Тобой
     Цветы огня ложились в танце,
     Сжигая ночь наперебой…
     - Иван Никитич! Пришли! – неожиданно прошипел в ухо Голицын.  – Дальше, как и договаривались: мы в двери, вы с тыла в подвал. 
     - Не волнуйтесь, мы ничего не забыли, - деловито подтвердил Вьюгин.  – Стучим в дверь, включаем диктофон и прикидываемся краеведами. 
     - Хорошо, хорошо, - Иван отогнал сладкие грезы и, собравшись, сказал.  – Что бы ни случилось, ни во что не ввязывайтесь, лучше сразу убегайте.  Это понятно?
     Приятели молча кивнули. 
     - Отлично, - с удовлетворением отметил Храмов.  – Теперь договоримся об условном знаке.  В случае форс-мажорных обстоятельств. 
     - Может закричать «шухер»?! – привычно схохмил Арсений.  – Жаль, что не догадались взять петарды….  как бы хлопнули!
     - Нет, лучше по-собачьи завоем, - предложил Вьюгин.  – Тут прикопаться не к чему будет.  А слово не воробей. 
     - Ага, - тут же согласился Голицын, - вылетит, так сразу и повяжут!
     - Пусть будет вой.  Главное, чтобы люди вас за бешеных оборотней не приняли! – пошутил Иван.  – Иначе, не дай Бог, ветслужбу вызывать станут, а вам намордники напялят!
     - Не беда, у Олежки мамка санитарка! Если потребуется, и горчичниками обляпает, и весь зад уколами истычет!
     - Не санитарка, а медсестра! – запальчиво возразил Вьюгин.  – Будешь без дела языком чесать, так сам у меня схлопочешь!
     - Замолчали! – Иван поднял руку.  – Стучите в двери и включайте диктофон.  Как только Самохвалова появится на пороге, здоровайтесь, да погромче.  Я тут же вскрою решетку на подвальном окне. 
     - А что делать, если она того, через дверь разговаривать станет, - спросил Вьюгин.  - Тогда здороваться или нет?
     - Когда человек стучится как надо, ему обязательно отворят! Не станет, молотите в дверь ногами.  Как миленькая на улицу выскочит!
     Иван проводил взглядом друзей до высокого крыльца и, пригибаясь к забору, обошел дом с крутого берега.  Едва донеслось до слуха озорное голицынское «Здрасьте!», Храмов сбил с подвального окна гнилые доски, вырвал прибитую скобами тяжелую арестантскую решетку и ловко проскользнул в проем, дышащий сыростью и тоской. 
     
     В неверном пляшущем свете фонарика Иван довольно быстро разглядел, что подвал приспособлен для жилья, вернее, чьего-то заточения.  За нагроможденным ворохом старой изломанной мебели он разглядел собачью постилку, рядом с которой стоял мятый алюминиевый чайник и котелок с недоеденной кашей. 
     - Кто здесь? – окликнул Иван, и тут же заметил, как по стене неуклюже метнулась крохотная тень.  Смягчая голос, Храмов позвал человека, забившегося под откидные половицы.  – Выходи, не бойся.  Я тебя не обижу. 
     - Я… я… - приподняв доски, из ямы показалась непропорционально большая голова с редкими кривыми зубами во рту.  – Ты не станешь меня тыркать?
     «Господи, да у ребенка запущенная гидроцефалия… голова как арбуз раздулась…» - Иван подал руку, помогая выбраться из вырытой норы. 
     - Мальчик, тебя как зовут? – стараясь как можно ласковее произносить слова, спросил Храмов. 
     - Ы…ы…ы… - мальчик засмеялся и, раскачиваясь назад и вперед, принялся «клевать» головой.  – Лешечка… ы…ы…ы… Дай Лешечке палочку…
     Мальчик потянулся за фонариком и в осветившемся лице Храмов с ужасом увидел, что перед ним совсем не ребенок, а взрослый человек, которому никак не меньше двадцати лет. 
     - Дай, дай! – заканючил Лешечка, вцепившись обеими руками в фонарик.  – Возьми лошадку… дай палочку…
     Иван отпустил фонарь, и тут же в его руке оказалась плохо выструганная деревянная лошадка. 
     - Красивая лошадка… ы…ы…ы…- прерывисто захмыкал подвальный узник, направляя свет прямо в глаза.  - Баба Лешечке дала… Надо тихо сидеть, иначе тыркать… больно Лешечке… ы…ы…ы…
     Иван услышал, как с улицы раздался глубокий утробный вой, предупреждающий о приближавшейся опасности. 
     - Пойдем, Лешечка, пойдем со мной! – Храмов постарался подобрать убедительные слова, но мысли перемешались, путались, плыли, как от печного угара.  - Там красиво… там свет!
     Иван протянул узнику руку, но Лешечка сжался, испуганно замотав головой:
     - Баба тыркать… тыркать проводами… Лешечке больно и трясет … Тыркает и тясет…
     Вой раздался еще раз, призывнее и ближе.  Храмов вздрогнул, словно услышал в завывании предвозвестье беды.  В этот момент он явственно ощутил, как под хрустящими половицами, посыпался вниз песок, как застонал ржавый засов, и медленно поползла вверх запирающая подполье крышка. 
     - Я приду Лешечка… Скоро… очень скоро… - Иван подбежал к разбитому проему окна и с легкостью выскользнул из подвала. 
     
     ***
     Они бежали долго: сначала - вниз, к реке, затем долго петляли по извилистой прибрежной тропинке, пока не скрылись за мысом, резко вклинившимся в реку. 
     - Если мы так от каждой сумасшедшей бабки станем делать ноги, то в скором времени двинем их сами… - облокотившись на поросший мхом прибрежный валун, Арсений с трудом перевел дух.  – Может, скажешь, куда спешили?
     - Зря втянул вас в это дело, - заметил Иван, вытирая вспотевший лоб. 
     Он напряженно размышлял, следует рассказать о заточенном в подвале узнике или нет.