Знание о тщательно скрываемом преступлении на старой даче могло насторожить подростков, вселить в них столь необходимое теперь чувство опасности.  С другой стороны, подростки могли разболтать об этом друзьям и родственникам, значит, по району поползут слухи.  И вот тогда услышанная история станет для них смертельно опасной. 
      - Что вы там увидели? – Вьюгин настороженно посмотрел на Храмова.  - Канистры с бензином? Взрывчатку?
     - Ты хотя бы представляешь, как она выглядит? – ответил Иван.  - Вот и я взрывчатку своими глазами никогда не видел.  Просто у меня нехорошее предчувствие…
     - Ага, типа, только прилег вздремнуть, а уже гвозди заколачивают! – Арсений нервно рассмеялся и принялся пускать по сонной реке «лягушек».  – Действительно, плохая примета ехать ночью. . .  в лес. . .  в багажнике. . .  Все совсем как у нас!
     «В такие моменты люди обязательно закуривают, - подумалось Ивану.  – Вот и мы бы сейчас перекурили, может быть и разговор бы сложился сам собой… Правильный, выверенными словами… Нет, не зря индейцы курили свои трубки…»
     - В подвале старой дачи, вот уже много лет Самохваловы держат раба, – нехотя сказал Иван. 
     - Какого?. .  неужто человека?. . 
     - Как раба?. .  почему?. . 
     - Я полагаю, что это тайный сын заведующей РОНО Нины Алексеевны.  Ему сейчас лет двадцать или двадцать пять, но рассуждает он как пятилетний ребенок…
     - Ерунда, глюки! – искренне возмутился Голицын.  – Да вы спецом мозги парите, чтобы мы к этому старью не совались!
     - Очень часто правда кажется вещью самой невероятной.  Оттого и поверить в нее очень трудно…
     - Но зачем держать своего ребенка в подвале? Они все-таки учителя, а не того… – Вьюгин покрутил пальцем у виска. 
     - Я думаю, что много лет назад Нина Алексеевна «внештатно» забеременела, скажем, возвратясь с летнего отдыха.  А быть «матерью-одиночкой» в советские времена было не просто позорно, но и ставило крест на комсомольской карьере.  Да и мамаше, школьной директрисе, наверняка не поздоровилось… - Иван посмотрел, как на воде качается расплющенное речными волнами «сюрреалистическое солнце».  – Вот, дочка взяла «академ» по состоянию здоровья и просидела дома, пока с нежелательной беременностью все само собой не разрешилась…
     - Почему же они от ребеночка не избавились? - спросил Вьюгин.  – В конце концов, его можно было просто подложить к детскому дому… Мама как-то говорила, что раньше так поступали…
     - Думаю, что сначала они и хотели так сделать.  Только подкинуть на свое крыльцо.  – Иван говорил, не сомневаясь, словно мог с точностью просчитать каждый шаг Самохваловых.  – Они твердо знали, что их педагогический авторитет оградит от лишних вопросов и никакого расследствия не будет, как и медицинского освидетельствования Нины.  А потом, пользуясь чиновничьими связями, ребенка можно усыновить без проблем.  Более того, этот поступок в глазах зареченских обывателей только добавил бы им авторитета. 
     - Получается, и на елку залезли, и не окарябались! - Голицын хлопнул в ладони.  - Ловко, ничего не скажешь! Вот так, значит, у нас все и получается: «Если делают добро, за ним выплывет говно…»
     - Тогда почему своего сына и внука они превратили в раба? Ведь план действительно безупречен. . .  – усомнился Вьюгин.  – Нестыковка получается, Иван Никитич!
     - Постеснялись они его.  Ребенок родился с гидроцефалией, - встретив недоуменные взгляды подростков, Храмов пояснил, - это болезнь такая, при которой голова непропорционально большая.  Вот и не решились показать урода…
     Иван вспомнил испуганные затравленные Лешечкины глаза и его животный страх перед «тырканьем» подключенными к электричеству проводами. 
     - Представляете, как нашей заведующей РОНО бы стали кости перемывать? Мало что нагуляла на югах пузо, так еще и родила «не мышонка, не лягушку, а неведому зверушку…» До сих пор бы не угомонились! Вот они с мамашей и решили ребеночка подальше припрятать от любопытных глаз.  Вроде и убийства на совести нет, и человека нет.  Поживет сынок немного, да сам и угаснет в подвале…
     - Во, блин, все как в ужастиках! Чувствую, дальше и вовсе замес будет! – не скрывая не то удивление, не то страх, сказал Голицын.  - Короче, влипли мы с нашей экскурсией по самую нехочушку!
     - Это почему же? Мы в дом не входили, а Храмова она не заметила, - успокаивая товарища, заметил Вьюгин.  – В случае чего прикинемся чайниками, уйдем в несознанку, станем говорить, что увлеклись краеведением.  А что, дело нынче прибыльное. 
     - Ты думай, Олежа, что говоришь! – закричал Арсений перебивая товарища.  – Ты хотя бы просекаешь, какие теперь времена? Да эта дура Самохвалова на раз-два закажет нас киллерам! Или на старости лет ей захочется оказаться на нарах? Да по дороге в школу нас вычислят, затолкают в багажник, потом мешок на голову, кирпич под мышку – и в Каму! А в школе объявят, что мы сбежали из дома и отправились наркоманить и бомжевать.  Они всегда это говорят.  Помнишь, в прошлом году Танька из одиннадцатого пропала? Так у меня пахан по пьянке говорил, что ее сутенерам продали.  А что объявили у нас в школе? Сбежала, мол, распущенная акселератка с заезжими гастралерами!
     - Успокойтесь, никто вас похищать, а тем более убивать не станет.  Я обещаю! – покровительственно сказал Иван.  - В ближайшее время придумаю, как притащить в дом журналистов.  Одним наплету каких-нибудь бреден о кладе Колчака, другим о перевалочной базе наркоторговцев.  Возьмем телевизионщиков, городских ментов и нагрянем.  О вас тогда все сразу позабудут! И Лешечку, старадальца, выручим. 
     - Получится, правда? – Вьюгин посмотрел в глаза Ивана совсем по детски. 
     - Конечно.  Я ведь на самом деле не учитель, а журналист! – гордо заметил Храмов.  - И прямо сейчас отправлюсь писать статью.  А в понедельник, с утреца, поеду с сенсационным материалом в родную редакцию.  Да вот, - Иван вытащил из кармана «мыльницу» и подмигнул притихшим друзьям, - только сначала зайду в «Пирамиду», отдам фотографии напечатать.