Восторженные глаза, развевавшиеся от легкого ветерка пионерские галстуки, вихрастые головы.  А за спинами, словно ангел-хранитель возвышался их мудрый наставник Снегов.  И дальше - застывшие в цементе изваяния умирающих красногвардейцев.  «Вы жертвами пали в борьбе роковой… - едко сказал Борис, глядя на счастливые детские лица.  - Вот, он, Учитель, невыдуманный ад, в котором твоему Данте делать нечего!»
     Он приблизил лицо своего друга Феди Красносельских, девушку которого спустя три года после запечатленного на фото счастливого дня, уговорил отдаться за джинсы «Монтана».  И неожиданно для себя стал разговаривать с его фотографией, как с живым человеком:
     - Знаешь, Федька, сегодня я поступил бы точно так же.  Даже если бы ты после этого снова повесился! – Борис поднес стакан с ромом к губам друга.  – Не надейся, не пожелаю тебе спать спокойно.  Да и Царствия Небесного самоубийцам не видать, как своих ушей! Так что пью за кончающих с собой лохов, которые осмелились заглянуть в глаза Горгон и вот так пошло сдохли!
     Борис выпил ром залпом.  И налил по новой:
     - Знаешь, не стоила она этого.  Как баба не стоила.  Сейчас бы у тебя на нее даже не встал, вот каким опустившимся чмом она стала! А тогда… Все молодость, гормоны, максимализм! Зачем ты верил Снегову, а не мне? Сейчас мы бы таких дел наделали!
      «Почему мне интереснее всего то, что я так хочу забыть? Словно пес, возвращаюсь на свою блевотину! – Борис с раздражением захлопнул ноутбук.  – Что мне до них? Как говорится, прах к праху… Или тени мертвых срослись с моим телом? И теперь возвращаются, чтобы пить из меня жизнь?!»
     Заря смутно предчувствовал надвигавшиеся перемены: волнующие, грозные изменения рубежа.  Так, наверное, происходит с созревшим колоском, когда его сущность вдруг ощутит, что земля больше его не питает, что он созрел, а стебель его высох.  Что он уже наполовину мертв, и только непосвященным кажется, что все еще живой.  Приходит час, когда надеяться и ждать бессмысленно, потому что его лето прошло безвозвратно.  И впереди – жатва. 
     
     ***
     В понедельник, как только больница открылась для посещений, Храмов отправился в отделение травматологии сведаться о состоянии Арсения.  Долговязый Вьюгин долго упрашивал взять с собой, горячо убеждая, что стоит Голицыну убедиться, что друг его не предал, не испугался, то сразу воспрянет духом и пойдет на поправку.  Иван вначале его просьбы решительно отвергал, но потом сдался, решив, что сегодня в школу Олегу действительно лучше не ходить. 
     Дежурившая в ночь и с нетерпением ожидавшая девятичасовой пересменки медсестра раздраженно осадила нетерпеливых посетителей, объявив, что ни на какие вопросы отвечать не станет.  И посторонним не полагается даже интересоваться состоянием пациента. 
     - Как это посторонним? – с юношеским надрывом спорил Олег.  – Я же его лучший друг!
     Убедившись, что его доводы не имеют для медсестры никакого значения, Вьюгин сник и обречено опустился на неуютную деревянную скамейку приемного отделения. 
     - Откуда в людях столько равнодушия… - мальчик тайком вытирал набегавшие слезы.  - Может, если бы люди стали чуть искреннее и приветливее, то и жизнь вокруг изменилась… подобрела… Сколько с Артемом говорили про это с одноклассниками, учителями.  С нами соглашались, кивали головами, но все оставались прежними козлами.  И мы озлобились…
     - Я раньше также думал, - Иван присел рядом с поникшим подростком.  - Шишек столько набил сам, и столько людей пострадало от моей наивности!
     - Как же быть? - Олег поднял глаза.  - Неужели можно жить и не верить в людей? Или надо ненавидеть всех сразу?
     - Знаешь, Олег, я уже давно не верю в перевоспитание других, - ответил Храмов.  - Верить нужно только в себя, даже если другие считают тебя безумцем.  По крайней мере - это честно.  И пенять не на кого…
     Прошел еще час томительного ожидания, пока в сопровождении милиции и школьного завуча в больнице не появились отец и мать Арсения. 
     «Как под конвоем привели, - подумал Иван и, наблюдая, как испуганно и растерянно ведут себя родители Голицына, догадался, что их долго и грамотно «обрабатывали».  - Наверняка уже расписали целый детектив с тайным умыслом, поджогом и непременным сопротивлением при задержании…»
     Вьюгин бросился к ним навстречу и, словно испуганный щенок, уткнулся в плащ матери друга. 
     - Олежа, ну как же такое могло случиться… - всхлипнула женщина.  - Арсенюшка в реанимации… Участковый сказал, что, выпрыгивая из окна, он тяжело расшибся… Вот и теперь лежит под капельницей без сознания… Виктория Семеновна с психологом объясняют, что это была попытка самоубийства… Но почему он так сделал? Арсенюшка всегда был таким жизнелюбом…
     Вьюгин хотел тут же рассказать о событиях прошедшей ночи, но Храмов его опередил и решительно вмешался в разговор:
     - Мы постараемся узнать все обстоятельства происшествия.  Обещаю вам!
     - Чего уж там узнавать? – завуч фыркнула и недовольно посмотрела на Храмова.  - И так все ясно, как божий день.  Нам и показания понятых читать давали.  Все на их глазах и случилось!
     - Виктория Семеновна, - спокойно возразил Храмов.  – В каждом случае бывают невыясненные причины.  А показания очевидцев зачастую бывают субъективными и совсем не отражают действительности. 
     - А ты кто, криминалист? Адвокат? – сопровождающий милиционер пренебрежительно окинул Ивана взглядом.  – Чего лезешь? Или знаешь факты и скрываешь от следствия?
     - Это наш новый соцпедагог, - успокаивая следователя, сказала Виктория Семеновна.  - Не в меру прыткий. 
     - Вы объясните своему юному коллеге, что прыть поунять надо.  Не то за препятствие следствию мы и привлечь можем! – Следователь вытащил изо рта жевательную резинку и принялся взглядом искать урну.  - Его задача, как я понимаю, строчить характеристики и заполнять учетные карточки.  Вот пусть идет и занимается своим делом!
     - Действительно, Храмов, отправляйтесь-ка в школу.  Здесь и без вас во всем прекрасно разберутся! - не терпящим возражения тоном сказала Виктория Семеновна.  - Да и заключение о причинах его самоубийства будут давать специалисты-психологи.  Так что идите и не мешайте серьезным людям работать!
     
     ***
     Выйдя из больницы, Иван почувствовал одуряющую тошноту, которая на свежем воздухе сразу отозвалась в легких едкими испарениями хлорки и еще какой-то химической гадости, неизвестной обонянию. 
     «Как формалином в морге… - Храмов добрался до больничного забора и, уцепившись за сколоченной решеткой деревянный забор, стал глубоко дышать.  – Они уже все подстроили и решили.  Сейчас, наверняка, обрабатывают родителей Арсения.  Угрожают судом и возмещением ущерба за сгоревший дом… Теперь так запугают, что они пойдут на любые условия… Да еще и благодарить будут, за человечность… Сволочи…»
     Иван решил, что теперь, во что бы то ни стало, он должен опубликовать статью о происходящих в Заречинске поджогах.  В его голове мгновенно сложился план написания статьи, где он подробно живописует царящие здесь средневековые нравы с тюремными ямами для незаконнорожденных детей, ментовским беспределом и санкционированными «свыше» поджогами старых домов, к своему несчастью расположившихся на живописном берегу Камы. 
     Храмов с надеждой полагал, что уж такой материал обязательно должен «взорвать» сонную и безразличную ко всему пермскую общественность.  Или хотя бы привлечь к проблеме внимание «компетентных органов». 
     Памятуя, что до редакции придется добираться не меньше часа, вдобавок «на перекладных», купил в киоске упаковку мятных леденцов, минералку и только потом заскочил в уже трогавшийся с остановки автобус. 
     В полупустом салоне дышалось легко: окна были распахнуты настежь, и Иван с благодарностью подумал о конструкторах, придумавших делать в автобусах раздвижные рамы. 
     Впереди, на сдвоенных и перевернутых друг к дружке сидениях, ехали возвращавшиеся со своих огородов бабушки с большими груженными картошкой рюкзаками и набитыми «грибным уловом» целлофановыми пакетами. 
     - Слышали, вчера ночью еще дом на берегу сожгли?! – интригующе спросила пенсионерка со старомодной «химической» завивкой и одетая не по-дачному. 
     - Это все бомжи, - в ответ кивнула женщина в оранжевой железнодорожной куртке.  - Люди с огородов урожай снимают, вот они по домам и полезли. 
     - Я слышала, что это молодежь, - возразила дама с «химической» завивкой.  – Говорят, что у них такая секта.  Они вначале дом подожгут, а затем с собой кончают.  Вешаются, вены режут, или прыгают с многоэтажки!
     - Это из-за компьютера! – с видом знатока добавила бабушка в плюшевой душегрейке.