Вот что старость с людьми делает! Ну, теперь ей недолго осталось! Вот сейчас я соберусь с духом и. . . ".  Станислав замер.  Ч-черт! Не так-то это было просто: взять и лишить человека жизни, даже если человек этот - ничтожная сумасшедшая старушонка, отравляющая жизнь целой семье. 
     Время шло, бабка безмятежно храпела, а Писарчук по-прежнему в нерешительности стоял возле нее.  В голове навязчиво вертелось: "Убийца! Убийца! Убийца!", и это ему совсем не нравилось.  Конечно, вряд ли кто-то заподозрит, что старуха умерла не своей смертью, но ведь бывает всякое, а идти на зону за предумышленное убийство Писарчуку вовсе как не хотелось! Поэтому необходимо было все еще раз взвесить, причем, взвесить весьма обстоятельно.  "Итак, я перекрываю бабке кислород, она мирно уходит с этого света на тот, а я спустя пару часов набираю 03 и заявляю, что никак не могу разбудить свою любимую бабушку, - размышлял Станислав.  - Приезжает скорая, старуху увозят в морг, и там патологоанатом определяет, что причиной смерти послужила асфиксия. . .  Вопрос: как могла задохнуться старушка? Стоп! А с чего я взял, что ее кто-то куда-то повезет?! Кому она на хрен нужна?! Врачи просто констатируют смерть и все.  Все! Никакого состава преступления.  Никакого мотива.  Все чисто!"
     Воодушевившись собственными логическими построениями, Писарчук смело занес ладонь над старухиным лицом, но в этот момент бабка сонно завозилась, и половина его решительности враз улетучилась.  Стас замер с вытянутой рукой и стоял так несколько минут, не смея даже шелохнуться.  Вскоре пространство комнаты вновь наполнил бабкин храп, а Писарчук принялся нервно ходить кругами по комнате, пытаясь вернуть утраченную твердость духа.  Кроме того, он пытался понять, что именно не дает ему совершить задуманное. 
     Совесть? Бред собачий! Какая, к черту, совесть?! Было бы кого жалеть! Было бы чего стыдится! Бог? Вот уж в кого Стас отродясь не верил, так это в бога.  Он попробовал рассуждать логически.  Что у нас на весах? На одной чаше - жизнь никчемной, выжившей из ума старушонки, давно уже переставшей существовать как личность, а на другой - нормальная жизнь молодой семьи.  Что важнее?! Вопрос риторический.  Ч-черт! Раскольников так же вот рассуждал, а в итоге. . .  Федор Михалыч упрямо лез в писарчукову башку со своей моралью.  Надо было действовать! Действовать!
     Станислав перестал нарезать круги по комнате и вновь подошел к бабкиному креслу.  Ну! Ну? Нет, не мог он вот так вот, запросто, взять и перекрыть старухе кислород! Нужен был какой-то внешний толчок, что-то, что подпихнуло бы к осуществлению задуманного. 
     В этот самый момент доселе безмятежно храпевшая старуха вдруг завозилась, не просыпаясь, и издала характерный звук, обычно сопровождающий акт дефекации.  Вслед за этим на Писарчука накатила волна невыносимого зловония. 
     ОПЯТЬ ОБГАДИЛАСЬ, ВЕДЬМА СТАРАЯ!!! Кроваво-красная пелена пала на глаза Писарчуку.  Вне себя от дикой ненависти он одним прыжком подскочил к старухе, залепил ей ладонью рот, а большим и указательным пальцами сдавил нос.  Сдохни, ведьма, сдохни! Стас ожидал отчаянной борьбы за жизнь, но старая карга отошла в мир иной на удивление тихо и быстро.  Она только вся как-то напряглась и на мгновенье открыла глаза, в которых впервые за последние два года мелькнуло нечто более-менее осмысленное.  Во всяком случае, так показалось Станиславу.  В следующий миг ее глаза вновь закрылись, и теперь уже навсегда. 
     Стас отнял руку от лица той, что когда-то была его бабушкой, и судорожно вздохнул.  Дело было сделано.  Ничего уже не исправишь. 
     Немного отдышавшись и приведя в порядок сердцебиение, Писарчук взял безвольно висящую бабкину руку в свою, чтобы еще раз удостовериться в ее смерти, и вдруг обратил внимание на отчетливые синие пятна на старухином носу.  Форма пятен и их расположение не оставляли ни малейшего сомнения: это были следы его пальцев. . . 
     Вот дерьмо, а?! Казалось бы, все предусмотрел, ан нет! И, главное, отпечатки-то такие, что ни с чем не перепутаешь. . . .  Что ж теперь делать-то?
     Стас принялся растирать бабке нос, но через минуту отказался от этого занятия: от растираний следы его злодеяния не только не исчезли, но, напротив, еще больше потемнели, став почти черными.  Мистика какая-то! В один момент ему даже показалось, что мертвая старуха мстительно ухмыляется: дескать, что, съел?!
     Но это была лишь игра воображения. 
     Писарчук вновь забегал по комнате кругами.  Состояние его было близко к панике, ибо он совершенно не представлял, как будет объяснять (врачам, отцу, жене) наличие странных пятен.  Тысячи идей одновременно вертелись в воспаленном писарчуковском мозгу, но ни одна из них не выдерживала ни малейшей критики. 
     Решение проблемы, которое наконец-то пришло Станиславу в голову, было несколько неожиданным: нужно уничтожить улики. . .  вместе с носом! Черт возьми, что может быть проще - заставить кота отгрызть бабке нос!
     - Барсик! Барсик! - позвал Стас, намазав кончик бабкиного носа сметаной.  - Кушай, Барсик, кушай!
     Кот взгромоздился старухе на грудь, неторопливо слизал сметану и преспокойно
     удалился. 
     - Вот тварь непонятливая! - в сердцах воскликнул Писарчук.  - Трудно тебе было нос-то погрызть? Ну хоть чуть-чуть?
     Впрочем, что еще можно ожидать от старого зажравшегося кота, к тому же кастрированного еще в раннем детстве?! Стас пожалел, что у него нет ручной крысы! По его мнению, крыса запросто могла отъесть кусочек человеческого тела, особенно, если ее не кормить пару деньков.  Можно было бы сказать, что он забыл покормить крысу, а потом выпустил ее побегать по комнате, а тут, как назло, бабка померла, ну и. . .  Но крысы у Стаса не было. . . 
     Ответ нашелся тут же: нужно отгрызть нос бабке нос самому, а потом спереть на кота, благо, что он - создание бессловесное. 
     Сначала Писарчук тщательно вытер бабкин нос от остатков сметаны и кошачьей слюны.  Потом выдохнул, зажмурился и взялся за дело.