Что это? Я ничего не могу понять.  С начала я еду в метро.  Обычная поездка, от которой не стоит ожидать ничего, кроме отсиженной задницы либо не цензурной ругани стоящей сзади женщины далеко не бальзаковского возраста, которой я уже две остановки топчусь, по её туфлям.  Но в этот раз мне не суждено было доехать до станции…
     После толчка, который как я почувствовал, подбросил и перевернул состав, меня со всей силы швырнуло в конец вагона, и накрыло посыпавшимися на меня телами.  Последние, что я запомнил, перед тем как потерять сознание, это голубые глаза меленькой девочки, с которой в этой суматохе я оказался, прижат лицом к лицу. 
     -Боже, мне нечем дышать! – Помогите… – стонал неестественно низкий, как предсмертный голос.  Где-то, в темноте окружающей меня плакал ребёнок, наверное, ставший теперь самым одиноким существом на всей планете. 
     Рядом со мной кто-то начал биться в конвульсиях. 
      Вокруг темно, в воздухе стоит запах плавленой пластмассы, дышать было больно и тяжело.  Постепенно начиная приходить в себя, я понимал, что мне надо выбираться, из-под тел плотно и как-то безжизненно лежащих на мне.  Я попытался пошевелить рукой, она упёрлась во что-то тёплое и влажное, я еле сдержал тошноту, даже не хочу задумываться что-то это. 
     Бесконечное количество движений, и вот она свобода.  Я встаю на ноги и теперь вижу, что вагон лежит на боку, по всюду тела, единицы из которых подают хоть какие-то признаки жизни.  В соседнем вагоне начался пожар, и огонь постепенно переходит в этот.  Начинает срабатывать инстинкт самосохранения, голос в голове постоянно повторяет, что я не хочу умирать и мне надо как можно быстрее убираться из заполняющейся пламенем ловушки вагона. 
     От дыма всё больше наполняющего окружающее меня пространство начинает кружиться голова.  Я вижу выбитые окна и моментально понимаю, что мне стоит выбраться наружу, в перегон. 
     В тоннеле уже тоже стоит терпкий запах пластмассы и обгоревшей плоти. 
     Когда вылезал, в окно я сильно порезал ногу и теперь, резкая пульсирующая боль заставляет меня постоянно останавливаться.  Как больно, надо, чем-то забинтовать ногу, но с начала надо дойти до станции.  Меня преследует ощущение, что по туннелю меня догоняет состав, и перед глазами опять становится картина аварии, от которой по телу бежит дрожь. 
     Я вышел из-за поворота и метрах в двадцати от себя увидел свет станции.  Наконец-то. 
     Выйдя на станцию, и поравнявшись с платформой, я осмотрелся.  Вся станция, казавшаяся мне спасением, оказалась заполненной окровавленными и изуродованными телами, многие из них лежат в бессознательном бреду.  Запах плавленой пластмассы преследующий меня и уже въевшийся в волосы и одежду, смешался с запахом свежей крови, и от этого во рту появился, неприятный привкус метала. 
     Преодолев боль в ноге, я забрался на платформу, вопреки моим расчётам никто на меня не обратил внимания.  Я молча иду к лестнице наверх, вокруг суетятся люди, те, кто в состоянии двигаться пытаются помочь, раненым, стонущим на полу.  Девушка в окровавленной форме мед работника, спешит к стонущей от боли женщине в разорванной на груди вязаной жилетке, и на бегу задевает меня и от неожиданности роняет на пол несколько ампул обезболивающего.  С сожалением, посмотрев на осколки, окруженные постепенно растекающимся прозрачным пятном, она бежит дальше. 
     Сильно кружится голова.  Когда я выходил через турникеты, меня вырвало, наверное, из-за дыма.  Нога начала ныть ещё сильнее. 
     Я открыл стеклянную дверь и вышел в переход.  Сквозь полумрак перехода было чётко видно, что он обвалился в двух или трёх местах, в один из проломов провалились «Жигули», и теперь изуродованный остов автомобиля закрывал путь к ближайшему выходу из перехода.  Мне ничего не остается, кроме того, что понемногу ковылять к дальней лестнице наверх.  Переход завален, так как будто им не пользовались, несколько лет, и только тела одиноко лежащие в нелепых позах, заставляют вспоминать, что трагедия произошла только что.  Монотонный голос, который я начал слышать, еще, когда поднялся в переход, становится всё громче, но я все равно не могу понять, слова которые он доносит из своего чрева окружающим.  Я обхожу перевёрнутый газетный лоток, и поднимаюсь по лестнице на встречу яркому свету. 
     Нет, я отказываюсь в это верить.  Я так спешил подняться на поверхность, зачем? Зачем?
     
     Возле спуска в метрополитен стоит человек, в разорванной и испачканной одежде.  Его левая нога в крови, лицо изуродовано гримасой ужаса.  Внезапно он поднимает руки к не природно-алому небу, начинает всё громче и громче кричать.  А вокруг него так и остаются лежать сотни трупов, и город, в котором он родился и жил, лежит в руинах, которые не слышат его крики и мольбы. 
     Из динамиков закреплённых на крыше военной машины, стоящей посредине проезжей части, голос уже, наверное, мёртвого диктора продолжает повторять уже навсегда заученную магнитной лентой фразу:
     - Внимание! Внимание! Город подвержен радиационному загрязнению, просьба население города не паниковать.  Просьба оставаться в закрытых помещениях до эвакуации.  Внимание! Внимание!
     .