13. 
     В квартиру вломились в сумерках.  Катя пыталась кричать, но умолкла под дулом пистолета.  Танюшку связали, залепили рот скотчем и заперли в ванной.  С Катей сперва пытались говорить по-хорошему, насколько это у них получалось.  Отвечать ей было нечего. 
     Тогда от слов перешли к делу. 
      Сперва ее раздели и попеременно то лапали, то били ремнем, целя по самым чувствительным местам.  Потом грозили плоскогубцами и раскаленным паяльником.  Но увечить не стали, а воткнули в видеомагнитофон гнусную порнокассету.  С Катей в точности повторили происходившее на экране.  Кричать она не могла из-за того же скотча.  Несколько раз она теряла сознание, ее отливали водой, и даже сделали укол, от которого ей на время все стало по барабану. 
     А когда действие снадобья кончилось, из ванной приволокли дочку.  Чтоб было сподручней, освободили от веревок, но – необдуманно.  Девчонка – дура! - в отличие от матери, сдаваться не собиралась.  Пришлось повозиться.  Кто-то выматерился, зажимая глубокие кровавые царапины на щеке. 
      Озлившись, девчонку били всерьез.  Домашний сарафанчик содрали с уже обмякшего тела…
     Такого Катя вынести не могла и почти не выныривала из беспамятства.  А когда взгляд изредка прояснялся, она молилась: дочечка, усни, усни!… Но глаза Танюшки так и оставались открытыми. 
     Под утро их предводитель, захлестнув на шее окровавленной девочки удавку, рявкнул матери:
     - Смотри, с-сука, как я ее успокою!
     Катя увидела, как изо рта дочери вывалился язык, услышала, как она захрипела.  Стены покачнулись и рухнули на Катю.  Ее сознание надолго ушло из этого мира. 
     14. 
      - Они нас почему-то не убили.  Не знаю, почему… А, может, и знаю. 
     Они сидели близко друг к другу, и он почувствовал, как она зябко передернула плечами.  Дождь еле моросил, но пространство за автобусной остановкой по-прежнему тонуло в сырой обманчивой мгле. 
     Она достала сигареты, долго шарила по карманам в поисках спичек или зажигалки.  Наконец вспыхнул крохотный желтый огонек, и он поспешно спрятал лицо в воротник.  Прикурив, она сделала подряд несколько жадных затяжек. 
     - На прощание они предупредили: думай, вернемся.  А о чем думать? Если б я могла, все отдала бы, все сказала.  Да они под конец особо и не допытывались.  Такая психологическая подмена.  Поняли, что сказать мне нечего и как бы “делали дело”, а по сути просто глумились.  Потому и не убили.  Им понравилось.  Отчего не повторить? Кого им бояться?. .  Танюшка сейчас в больнице.  Когда “скорая” приехала, я сказала, что она в подъезде поскользнулась и упала с лестницы.  Все равно ничего не вернешь и не изменишь.  Следователи начнут душу мотать.  Они такие… будто зуб без наркоза сверлят и наплевать им, что у тебя глаза на лоб. 
     Она глубоко затянулась дымом, помолчала.  Потом опять заговорила, невнятно, будто сама с собой. 
     - Но нельзя же, чтоб так оставалось.  Есть же какие-то законы, если не человеческие, то… В общем, кое-как я отдышалась и пошла.  На почте накарябала про всё: и про Сережу, и про нас с Танюшкой, и про этих.  Сперва хотела в ящик опустить, а потом спрятала за щитом объявлений и позвонила в милицию одному их начальнику – он мне свою визитку дал – чтоб приехал и забрал письмо.  Мне показалось, он не такой, как остальные… Ну и пусть – без толку.  Разве можно, чтоб вообще ничего…
     Она вдруг махнула рукой и опять впилась в окурок. 
     Он молчал, будто прислушиваясь к чему-то, ни звуком, ни движением не проявляя интереса к разговору.  Быть может, именно поэтому она была способна говорить. 
     - Дотащилась до подруги, она здесь, неподалеку живет.  Подруга переполошилась – что стряслось?! Я возьми, да с дуру ей все и расскажи.  И знаешь – что? Она перепугалась до смерти.  Богом, говорит, тебя молю, поезжай к кому-нибудь другому! У меня, говорит, у самой двое малышей.  Начнут тебя искать, да узнают, где ты скрываешься – что тогда? Вот так.  Я и пошла.  Сама не знаю куда.  Подумала даже – выйти к железной дороге, дождаться поезда… чтоб все разом и навсегда… А тут ты. 
     Повисло долгое молчание.  Наконец она поднялась. 
     - Ну, мне пора.  Я пойду, ладно?
     - Куда же ты теперь? – Иногда могло показаться, что он вообще не слушает.  Но он слушал. 
     - Какая разница?.