Сивцов попятился за порог.  Сзади донесся встревоженный голос жены:
     – Семен, кто там? Что такое?
     Но он ничего не слышал, кроме шороха приближающихся шагов, и будто прилип к месту. 
     Человек все так же волочил ноги, скрываясь в тени разросшегося за лето декоративного кустарника, который никто не подстригал.  До яркой, дымноватой полосы лунного света ему оставались считанные метры, но Сивцов уже догадывался, ЧТО увидит через несколько секунд.  Хотя поверить в такую догадку мог только ненормальный.  Еще утром, войдя в дом Овчинникова, он понял, что хозяин мертв окончательно и бесповоротно, и никакие медицинские познания для этого не требовались.  Но сейчас неторопливый ходок приближался, и его нельзя было не узнать.  Он был запечатлен в памяти долгими годами жизни бок о бок. 
     – Прокопий?!
     Возглас вырвался сам собой.  Сторож хотел еще что-то добавить, но не смог, задохнувшись.  Сивцову никто не ответил.  Он ужаснулся тому, что на старости лет тронулся умом, поднял руки, будто собираясь схватиться за голову или протереть глаза.  И тут сумасшедшая мысль, как лягушка из травы, выпрыгнула из своего заболоченного угла в мозгу.  Воспоминание, которое не стоило хранить в памяти, и которое ничего не могло значить.  Но сейчас оно объясняло все, по крайней мере, Сивцову так показалось, и он даже почувствовал облегчение, хотя с таким же успехом мог бы испугаться еще больше. 
     Пришелец ступил, наконец, в лунное сияние. . .  Сторож машинально перекрестился.  Лучше бы сюда явилась вооруженная банда!
     Чувствуя, как все его тело леденеет, Сивцов задом ввалился в сени, захлопнул дверь, прыгающей ладонью ударил по засову.  Его тут же потянуло выглянуть вновь и убедиться, что вышла какая-то немыслимая ошибка, но он этого делать не стал. 
     Сторож не видел, как напугавший его человек остановился перед крыльцом, черным столбом пронзая лунное марево, потом снова тронулся в путь, той же диковинной походкой обогнул сторожку и скрылся среди лагерных корпусов. 
     Когда он растворился во мраке, жутко взвыла собачья свора. 
     
     17
     Слегка запыхавшись с отвычки, Воронков у самой лестницы перешел на шаг.  Одолевая последний пролет, он несколько раз глубоко вздохнул, и сердце, перестав частить, забилось упруго и ритмично.  Дорожка, ведущая к домику сторожа, от лунного света казалась покрытой изморозью.  За шелестящим хаосом древесных вершин, в мерцающем небе чернел силуэт сопки.  В его тени сторожка едва угадывалась. 
     Прямо перед Колей возникло тихое рычание, и что-то живое толкнулось в ноги.  Николай от неожиданности ругнулся.  Собачьё несчастное!. .  Свора, то поскуливая, то сдержанно ворча, мельтешила вокруг, но Воронкова признала и не ярилась. 
     Участковый склонился на ходу, чтобы погладить вожака Рекса.  Пес зарычал и отпрянул.  Остальные отозвались дружным лаем. 
     - Рекса! Ты чего такой сердитый? – спросил участковый, но его слова потонули собачьем многоголосии. 
     Сквозь гам Николай услышал, как звякнула раскрывшаяся форточка, а вслед за этим из окна косо полыхнул огненный выхлоп и шарахнул грохот выстрела.  Участковый, которому не в первый раз за эти сутки пришлось припомнить армейскую выучку, вытянув перед собой руки, сиганул в заросли, подступавшие к дорожке.  Удачно приземлившись на руки и перекатившись через спину, Николай приподнял голову, стараясь разглядеть сторожку. 
     Бандиты убили Сивцова вместе с женой и чуть не подкараулили беспечного мента, но промазали в темноте? Но ему показалось, что стреляли вверх. 
     Воронков порадовался, что нес ружье на плече, а не забросил за спину.  При такой акробатике об него недолго и позвоночник сломать.  Положив двустволку на землю, участковый вытащил из кобуры пистолет, оттянул затвор и, медленно отпуская его, загнал в патронник патрон.  Осторожничал, чтоб затвор не лязгнул, и из сторожки не пальнули на звук.  Но вместо выстрела оттуда донесся непривычный, ломающийся голос сторожа:
     – Уходи! Нечего тебе тут. . .  Дружно ведь жили, не за что обижаться. . .  Иди себе, а то не в воздух стрельну, честное слово!. . 
     Будто бредил старик, или выпил лишку.  Николай, удивившись и посетовав, что за дикая ночь выпала ему, заорал на весь лагерь:
     – Семен Иваныч! Ты обалдел? Это я, я!. .  Участковый! Ты палить не вздумай!
     Послышалось невнятное бормотание, дверь на крыльце распахнулась.  Воронков вскочил и, подхватив двустволку, заспешил к, дому. . . 
     18
     О том, что тело Прокопия исчезло, следовало доложить в отделение.  Но телефон, когда в нем возникла надобность, опять отключился, так что оставалось сидеть и дожидаться утра. 
     – Так ты меня за преступника принял? – в который раз допытывался участковый у Сивцова.  Он чувствовал, что старик чего-то не договаривает. 
     Сторож безучастно соглашался.  Поглядывая на Петровну, забившуюся в угол постели, на ставшего вдруг неразговорчивым сторожа, Николай улавливал переполнявшее их напряжение и страх. 
     Да что же могло их так напугать? Воронков знал, что сторож не трус, при оружии и вовсе не заробеет никого.  Что же могло случиться? Зачем скрывать?
     За стенами вздыхало под ночным бризом лесистое побережье, и этот звук нагонял на Колю тревогу.  Что-то было не так, что-то загадочное, пугающее творилось вокруг: и там, в покинутом селе, и здесь, в лагере, в единственном на десятки километров человечьем жилье. 
     Николая снова посетило тягостное чувство, которое он испытал нынешним утром, озирая пустынную улицу родного поселка.