. .  Так вот, талдычил мне Прокопий, найду, дескать, тот корень, сделаю отвар, попью… Надо уметь сделать, и знать, как пить.  А если знаешь… Прокопий говорил: не умрешь никогда. 
     - Как это – никогда?
     - Ну, не знаю.  Хворь тебя не возьмет и старость.  Будешь силой от земли питаться. 
     - У древних греков титан был, - усмехнулся начитанный Коля, - тоже силу у земли брал.  Что ты, дядя Сема, мне сказки рассказываешь?!
     - Ничего я про твой титан не знаю.  Мне сын, когда в деревне жили, в избе титан поставил, чтоб удобней мыться.  Но мы все равно баньку топили.  А Прокопий, как выпьет, так и кричит: дескать, бегите к такой-то матери, раз кишка тонка, жрите в городе химикалии, дым глотайте, раз ума нет, – быстрее подохнете! Я, мол, тут один останусь, никуда не пойду.  Корень бы только найти. . . 
     – Семен Иваныч, ты бы по делу, – перебил участковый. 
     – Я и так по делу.  Ты, Коля, что хочешь, то про меня и думай, но сдается мне, нашел Прокопий свой Царь-корень.  Недавно совсем поддали мы с ним, он мне банку показывал, хвалился, в ней бурда какая-то коричневая.  Я тогда без внимания. . . 
     Сивцов опять запыхтел папиросой. 
     – Ну, так и что с того? – Участковый никак не мог взять в толк, к чему клонится разговор. 
     – А то. . .  – сторож трудно глотнул, – а то, милый ты мой парень, что приходил он сюда.  Как раз перед тобой.  Потому-то я в тебя чуть не пальнул.  Думал, он вернулся по мою душу.  Решил отпугнуть, вверх выстрелил. 
     Появившаяся было улыбка, сбежала с Колиного лица. 
     – Семен Иваныч, ты чего? . . 
     – Я – ничего! Я, как есть, говорю.  Узнал его, на зрение не жалуюсь. 
     Воронков растерялся.  Врать сторож не станет, не такой человек.  Или примерещилось с испугу, или путаница вышла, принял кого-то за ожившего покойника.  Но воспоминание о медлительной тени, бредущей через овчинниковское подворье, больно кольнуло в сердце. 
     Будто подслушав его мысли, сторож сказал:
     – Нет ведь Прокопия на месте, сам говоришь. 
     – Что из того, что нет? Спрятали труп, проспал я. 
     – А сюда его на веревочках привели? Как куклу?
     – Да приснилось тебе, дядя Сема! А если не приснилось, и не перепутал ты, может, не убит был, очухался, встал. . .  Посмотреть надо, может, он где поблизости, может, упал и лежит…
     Участковый дернулся к двери, но сторож удержал его за рукав. 
     – Стой! Нигде он не лежит.  С такими ранами не встают.  Всю грудь ему разворотило.  Ты же видел.  Зачем самого себя обманывать?
     – Мы ж не специалисты. . .  – Коля знал, что Сивцов прав: бесповоротно был мертв Прокопий.  Но не верить же во всякие небылицы!
     – Ты когда его ворочал, он уже костенеть начал, - продолжал старик.  - Думаешь, я мало мертвых видел? Думаешь, если б сомневался, оставил бы его там?
     – Дядя Сема, но хреновина ведь какая-то получается! Как может мертвый к жизни вернуться?!
     Сивцов придвинулся к Николаю, обдал его запахом курева и старческого рта. 
     – Что ты про жизнь и про смерть знаешь? Анатомы трупы режут и воображают, что все про все открыли.  Как раз! Я всякого насмотрелся.  Могилу раскопали – а у покойника борода выросла и ногти длиннее пальцев.  Но хоронили-то мертвее мертвого! Земля человеку жизнь дает,. .  а он ей.  – И вдруг, перескочив на другое, махнул рукой. – А мы?. .  А у нас?. .  Сколько живу, чем дальше, тем хуже, пакость одна! Земля у нас, как та девка безродная, которую проезжий погреб, да бросил с пузом.  И кого еще родит – неизвестно.