«Метров двадцать», – прикинул Воронков.  Вскарабкаться по такому склону нечего было и думать.  Он посветил вправо, влево, надеясь отыскать подходящее место для подъема. . . .  Сперва ему показалось, что это причудливо изломанные стволы поваленных бурей деревьев.  Но, задержав пятно света на одном месте, Николай отчетливо разглядел среди кустов покосившийся крест, а рядом другой, полуповаленный, уткнувшийся поперечной перекладиной в землю.  Чуть поодаль темнела узкая пирамидка, увенчанная пятиконечной звездой.  Скользнув по земле, луч высветил расплывшиеся, едва заметные бугорки, теснящиеся поодаль на пологом увале. 
     Старое кладбище.  Самое место для ночных прогулок!
     Николай знал, что оно, заброшенное, прячется в зарослях на склоне сопки, но никогда раньше сюда не забредал. 
     Давным-давно, когда начали строить пионерлагерь, расчистили участок берега под новый погост, а на старом хоронить запретили.  Рассказывали, что кого-то из «петькинцев» долго трясла милиция за попытку похоронить покойника рядом с ранее усопшими родственниками.  Местные жители больше похорон не затевали, но приходили, красили оградки, чинили памятники.  Однако, со временем так всё и заросло. 
     Воронков отвернулся от ветхих надгробий и зашагал под обрывом.  Ему показалось, что вверху затрещали кусты, словно кто-то напролом продирался сквозь них.  Заметили и хотят спуститься? Николай в левой руке держал погашенный фонарь, а в правой сжимал двустволку, готовый в любую секунду ослепить противника и, если потребуется, выстрелить навскидку. 
     Но он тут же куда-то провалился.  Падая, подумал, что сейчас сломает ногу и тогда уж полный позор! Лучше сразу шею сломать. 
     Но яма оказалась неглубокой.  Он приземлился благополучно, нашарив оброненный фонарь, посветил вокруг.  Неширокий ров начинался у самого обрыва и терялся в зарослях.  На дне, среди рыхлой земли белели какие-то черепки и валялась ржавая лопата. 
     Раскопки.  Два года подряд на берегу озера ковырялась экспедиция.  Николай приезжал на их табор в начале нынешнего лета, когда какие-то обормоты сперли продукты и инструмент.  Воров он не нашел, зато познакомился с археологами.  Их шеф, бородатый мужик непонятного возраста, напоил Колю «термоядерным» кофе, расспросил, не знает ли он в округе старых курганов или мест, где попадаются обтесанные камни, а заодно посетовал, что придется сворачиваться раньше срока, денег на продолжение работ академия не дает.  А ведь такая уникальная неолитическая культура!. . 
     Археологи уехали, а раскоп остался и сыграл с Колей дурную шутку.  Воронков пнул ногой ком глины.  Под ним открылся светло-серый, обкатанный временем черепок с почти неразличимым узором.  Осколок древнего горшка.  Он будто ткнул в глаза: на, смотри, здесь всегда жили люди, десятки, сотни, а может и тысячи лет подряд.  Жили, возделывали землю и уходили в нее, оставив после себя новую жизнь. . . 
     Но разве Коля виноват, что все так закончилось?!
     За пологим валком на краю рва, где-то совсем рядом, посыпались мелкие камешки, что-то тяжелое с шумом сверзилось со стены, гулко ударив в землю, зашумели потревоженные заросли. 
     Коля выпрыгнул из раскопа, направил фонарь в ту сторону, откуда донесся звук.  Кусты и мелкие деревца там покачивались, взмахивая верхушками.  Воронкову вдруг показалось, что под чьими-то шагами скрипнула каменистая почва, и среди листвы обозначился смутный силуэт. 
     «Стой!» – хотел крикнуть участковый.  Он вскинул ружье, уперев приклад в плечо и прижав фонарь к цевью.  Но ничего не крикнул.  Тот, в кустах, не мог не видеть света и должен был реагировать на Колино присутствие: прятаться или нападать.  Но он просто шел мимо, наискосок от стены, размеренно топча сучья и щебень, так что Воронков даже усомнился, не зверь ли там какой бродит, медведь или изюбр? Но и зверь не стал бы так разгуливать в присутствии человека. 
     Коля задохнулся от страха.  Что греха таить, не выстрела он сейчас боялся, не нападения бандитов.  К этому он был готов, и врасплох бы его не застали. 
     Ночь, мертвая деревня, исчезнувший труп, россказни Сивцова, старое кладбище, раскоп, будто приоткрывший щель в таинственную бездну времен… Днем Воронков не верил ни в какую чертовщину.  Он и по ночам в нее не шибко-то верил.  Но сейчас что-то потустороннее, запредельное овладевало им. 
     Николай вдруг припомнил свой старый детский сон: ночь, лунный свет, кладбище, недавно умерший и похороненный дед, бредущий к внуку в потемках, невидимый, но вселяющий смертельный ужас.  Сейчас тьма распахнется, и маленького, беззащитного Колю схватит ледяная рука. . . 
     Повзрослев, Николай вычитал, что из таких снов родилось язычество, что мертвые пращуры всегда являлись своим потомкам, ибо так устроено человеческое подсознание. 
     И сейчас, посреди этой мертвой пустоши, в Колиной душе язычество вынырнуло из своего темного омута. 
     «Дед, дедуня. . .  – подумал Николай.  – Разве он тронет? Хоть мертвый, хоть какой. . .  Ведь и на рыбалку, и в лес, и сказки чуть не до утра. .