Может, привезти чего?
     Сивцов посмотрел на Николая слезящимися, больными глазами.  Мутные, расплывшиеся зрачки воровато утекли в сторону, избегая прямого взгляда. 
     – Мы, Коля, тоже съезжаем.  Петровна с утра узлы увязала.  Я сыну в Индустриальный позвонил, чтоб приехал, забрал.  Да вот запаздывает что-то. 
     - Чего так-то срываться? Все уже кончилось, Иваныч, бояться нечего.  А обворуют лагерь – с вас спросят, почему свои обязанности побросали?!
     Сторож долго молчал, глядя куда-то мимо.  Потом проговорил негромко, будто сам с собой. 
     - Обязанности… Все я понимаю.  Могли они там, - он ткнул пальцем в сторону сопки, - дури своей накурившись, между собой сцепиться.  Ага… Могли.  И тело Прокопия утащить да спрятать.  Утопили или закопали где-нибудь.  Сам видишь, какие места, ищи – не ищи… Все могло быть.  Но ты мне скажи, - он вупор глянул на участкового, - кто в лагерь приходил, пока ты в деревне был? Те злыдни все вместе, втроем на вершине сидели.  Разве не так? А больше некому. 
     - Так, может, и не было никого. 
     - Как так – не было? Я что, слепой?
     Николай помялся. 
     - Ну… вдруг привиделось сперепугу.  Или напутал чего-нибудь. 
     - Я-то мог и напутать.  По старости лет.  А собаки? Им тоже привиделось? Что-то я не слыхал, чтоб у собак видения случались.  Как они вокруг него носились! А потом врассыпную.  Мои собачки любому штаны порвут вместе с ляжками.  А тут хвосты поджали.  Отчего?
     - Так ты бы их и допросил, - пошутил Воронков, но как-то кисло у него это вышло. 
     - Хочешь – смейся, - сказал Сивцов.  – Но мы тут и часу не останемся.  Совсем не ладно здесь что-то.  Давно место гиблое, а теперь и подавно. 
     - Брось, Иваныч! Мы же люди взрослые, чего небылицы сочинять?!
     - Как хочешь думай.  Но оставаться тут нельзя.  Один раз он приходил и в другой раз может.  А мне с ним встречаться незачем.  Хоть и не ссорились мы, но всегда он был какой-то, вроде, сердился на людей.  Может, за то, что не понимали того, что он понимал? Что нельзя все под собой поганить, а испоганив, удирать… Если обижали, обиду долго не прощал, сам знаешь.  А теперь его уж обидели, так обидели! Нет, не зря он тут бродит.  Ох, не зря!
     - Да никто тут не бродит, окстись, Иваныч! - развел руками участковый.  Но вдруг почувствовал, что все его недавние трезвые рассуждения вдруг начали расползаться, как плохо сложенная поленница, а по спине пробежал нежданный холодок.  И с этим ничего он не мог поделать, потому что, хоть и бредни сторож произносил, но была в его словах главная правда: совсем здесь стало нынче не ладно.  Да и не только здесь…
     Участковый не стал больше спорить. 
     – Ну, раз решили ехать… Я подожду, вместе и двинем. 
     – Нет, – отказался сторож.  – Ты давай, не задерживайся.  Мы-то потом под крышей, а тебе по дождю на драндулете.  Явится мой Сашка, никуда не денется. 
     Налетел ветер, завертел и погнал по пляжу песок, выплеснул на берег сердитый прибой.  Где-то в лагере заполошно захлопал сорвавшийся с петли ставень, зазвенело стекло. 
     – Ну, доброго пути.  – Сторож торопливо сунул Воронкову ладонь и, повернувшись, заспешил на шум.  Его спина, облепленная трепыхающейся спецовкой, мелькнула среди деревьев и скрылась за углом корпуса. 
     О металл мотоцикла звякнули первые крупные капли.  Николай с одного качка завел послушный «Урал», проехал ворота, распахнутые с самого утра, миновал крутой спуск и вырулил на пляж.  Тусклый свет вечера истаивал на глазах. 
     Озеро плескалось невысокими, злыми волнами, в которые уже совсем недалеко от берега густо сеял подбирающийся ливень.  Петькина Деревня почти скрылась за пеленой песчаной пыли.  Коля представил, как беснуется сейчас ветер в трухлявых развалинах. 
     Натянув фуражку до самых ушей и прячась за ветровым стеклом, Николай поддал газу.  Мотоцикл понесся по берегу.  Вспомнив сторожа, Воронков решил, что если встретит по дороге его неторопливого сынулю, то непременно придаст ему ускорения. 
     Ему вдруг представились трупы, найденные на сопке.  Солдаты.  Николай сам недавно был солдатом и об армии вспоминал без ностальгии.  Но чтобы вот так – явиться, набеспредельничать. . .  Зачем, почему? Такие же пацаны.  Обкурились, убили, самих теперь повезли в анатомку.