М Е Р Т В А Я Х В А Т К А
     Повесть
     
     Женский инстинкт стоит прозорливости великих людей. 
     О. Бальзак
     
     Когда спариваются скепсис и томление, возникает мистика. 
     Ф. Ницше
     
     Пролог
     
     …Ветер.  Снег.  Даже не снег, а какая-то мокрая каша, комьями падающая с невидимого неба.  Снег вперемешку с дождем.  Сырые, тяжелые хлопья залепили фонари, и те будто щурятся, вглядываясь в темноту пустынной улицы, на которой я торчу, втянув голову в воротник куртки.  Но ледяные струйки все равно просачиваются под ворот и сползают по спине.  Под высоченными арками ворот, ведущих на стадион, не спрячешься от промозглого ненастья. 
     “Рысак”, которому щедро заплачено, ждет за углом ближайшего здания.  На кой шут он мне сдался? Захотелось поиграть в героев собственных романов? Или я просто трушу? Гадкий червяк присосался к сердцу, я отчего-то уверен, что сегодняшний вечер закончится скверно, очень скверно, и противиться “шестому чувству” нелегко. 
     Мне показалось, что “рысак” меня узнал, хоть мы — абсолютно уверен — никогда раньше не встречались.  Что-то такое сквозило в его голосе и движениях, некая принужденность… Померещилось или опять шестое чувство, интуиция? Если он меня, действительно, узнал, - это плохо, хоть я пока и не знаю почему. 
     Она опаздывает — как всегда.  Пока совсем чуть-чуть, но сегодня лучше бы ей прийти вовремя.  Впрочем, я на взводе и, наверняка, излишне драматизирую ситуацию.  Вполне возможно, все разрешится парой деловых фраз, и та штука, что торчит у меня за поясом, не понадобится.  Что ж, если так, я потом, когда завалимся в какую-нибудь кафешку, оттянусь сам над собой по полной программе.  Хорошо еще, что отказался от прикрытия — вовсе бы выглядело глупо… Интересно, мастер не схалтурил, рабочая получилась машинка? Мастера я знаю давно, он парень ответственный, фуфла не подсунет, понимает, что это не зажигалка и не подошвы на сапогах подшить.  Вот только “маслята” мне не понравились, тусклые и старые на вид.  В случае чего, осечки нам ни к чему, дорого могут обойтись…
     Черт! Зачем я сам себя накручиваю?! Никакая это не интуиция и не шестое чувство, а просто нервы.  Нам предстоит обычная деловая встреча… ну, может, не совсем обычная, но дергаться все равно не из-за чего. 
     За воротами, в глубине аллеи, чернеет глыба спорткомплекса, посреди ее насупленного лба горит единственный, как у циклопа, глаз — освещенное окно на втором этаже.  Этот тусклый под бельмом снега глаз пялится зловеще, я стараюсь не встречаться с ним взглядом. 
     …И что потом, когда все закончится? Я не хочу думать об этом.  Я вообще ни о чем не хочу сейчас думать, кроме предстоящей “стрелки”.  Я понимаю, что меня понесло и то, что я делаю, — шаг в никуда.  Но нет же иного выхода, по-другому я спасти ее не могу… Я все равно потеряю ее — сегодня или завтра, или уже потерял, и она попросту не придет.  От этой мысли мне становится худо.  Если так, можно пойти к Чокнутому Виталику и запить на месяц или на два… но навсегда не запьешь, рано или поздно придется что-то решать, и тогда машинка может пригодиться… Черт! Что за сопливая патетика?!
     Но если я потеряю ее, я просто не смогу жить, она — последнее, что у меня осталось.  В голову закрадывается идиотская мысль: лучше остаться здесь, на мокром асфальте — со сломанной шеей или простреленной башкой.  Тогда все проблемы разрешились бы сами собой.  Это такой извращенный эгоизм.  Что стало бы с ней, если мне здесь и впрямь свернули бы шею?
     Иногда я словно пробуждаюсь от затянувшегося выморочного сна, и тогда меня охватывает оторопь.  События последних месяцев так же соотносятся с реальностью, как окружающий меня пейзаж с июльским утром… Джулай морнинг! Чертовщина перла из этого хита полузабытой нынче супергруппы.  Чертовщина перла из каждого их хита, но нам тогдашним, двадцатилетним, очумевшим от портвейна, собственных сексуальных переживаний и психоделии рока, все было по барабану.  Мы не верили ни в бога, ни в черта, но слушали “День рождения волшебника”, “Демонов и колдунов”, “Падшего ангела” — не понимая почти ни слова, но впитывая в себя тайную магию музыки, которая на самом деле не просто музыка.  Мы не знали, что она такое — дорожный знак над поворотом в иные измерения или блуждающий огонек над болотной топью — но безоглядно шли на ее зов.  Кто-то воспарил и канул в астрале, кто-то утонул в болоте.  А кто-то прорвался, наивно полагая, что все позади и прошлое — всего лишь прах воспоминаний…
     Сегодняшний молодняк не слушает “Юрайа Хип”.  “Они торчат под рэп и чем-то пудрят носы.  Они не такие, как мы. ” У кудрявого героя вчерашних дней полно песен про дом.  У меня почти столько же про дорогу.  Он, впрочем, достиг несравнимо большего.  А я с упорством легковерного идиота продолжал доказывать, что не стоит — никогда и ни за что не стоит! - прогибаться под изменчивый мир, и за этим бесплодным занятием не заметил, как “леди ин блэк” выпорхнула из старых чужеземных шлягеров и моих собственных странных снов, материализовавшись на улицах этого проклятого — родного! — города. 
     Но я стараюсь не думать о том, как и отчего это могло случиться.  Потому что если всерьез поразмыслить, похоже, что я просто постепенно схожу с ума…
     Ветер.  Снег.  Подслеповатые фонари.  Стук каблучков возникает из тишины неожиданно, и я, забывая обо всем, облегченно перевожу дыхание…
     
     
     1
     
     У Верки под платьем, напоминавшим коротенькую ночнушку, ничего не было, Кравец это почувствовал.  Хотя получасом ранее, когда они танцевали в первый раз, под “ночнушкой” еще что-то оставалось.  Но потом Верка куда-то исчезала, наверняка, хапнула “дури”, словила кайф и раскрепостилась.  Сейчас она покачивалась под музыку, прикрыв глаза, словно балансируя на грани яви и сна.  Сквозь табачный дым, слоившийся в душном воздухе прокуренной донельзя квартиры Кравец ощущал ее запах — туалетная вода, пот, дешевое вино.  Аромат этот, вкупе с прикосновениями ее выпуклостей, должен был Кравца возбуждать.  Вместо этого он чувствовал непреодолимое желание чихнуть. 
     Позади зазвенело стекло.  Кравец оглянулся.  Стихотворец, потерявший меру в питие еще час назад, не удержал равновесие и повалился на стол, сметая на пол посуду.  Его подхватили, повлекли к дивану.  Стихотворец что-то обиженно выкрикивал, но слова его тонули в общем гаме. 
     Музыка смолкла.  Верку сцапал и уволок в дымный полумрак драматический актер.  Перед этим он молча бродил среди присутствующих со зверским выражением лица, выискивая, с кем бы затеять ссору.  Спиртное его удручало, и после пятой рюмки он превращался в общественно-опасного типа.  Актер, должно быть, тоже заметил, что Верка “готова” и сублимировал агрессию в либидо. 
     Кравец огляделся.