Крохотный и душный автобус после почти четырехчасовой тряски остановился у конечной.  Раскаленный воздух дрожал над полями, стрижи сумасшедшими болидами носились в полуденной дымке, гречишные колосья волнами бурлили у самой земли, а в придорожных лопухах оглушительно звенело и стрекотало. 
     Со ступенек автобуса спрыгнула девушка в темно-синих шортах и «ковбойке».  Потянув за собой лямку рюкзака, она выволокла свою ношу на обочину и оглянулась.  Запахи пыли, меда и приближающегося дождя с ветром ударили в лицо, проникли в легкие и до отказа наполнили их счастьем. 
     Вслед за девушкой из автобуса выскочила лохматая черная собака.  Радуясь долгожданному избавлению от духоты, царившей внутри рычащей металлической коробки, собака принялась описывать круги, приминая колосья и довольно повизгивая. 
     Инна рассмеялась, и, откинув со лба прядь каштановых волос, надела бейсболку. 
     — Эй! Ухо! Ко мне, грязное чудовище! — позвала она. 
     Пес высунул морду из травы и преданно взглянул на хозяйку.  Автобус, медленно набирая скорость, исчез за завесой пыли. 
     — Ну, Ухо, теперь до деревни пешком пойдем!
     Пес согласно махнул хвостом и нырнул обратно в гречишные волны, но энтузиазм его быстро иссяк: время шло, а жара не спадала.  Ухо устал, и теперь плелся следом за хозяйкой, понуро озираясь по сторонам и дожидаясь вожделенной ночи, а солнечный диск, наливаясь золотом и кровью, степенно опускался к самому горизонту.  День истончался и исчезал, точно давнее воспоминание.  Между тем, девушка и собака вплотную подошли к крепостной стене соснового бора. 
     Резкие, но ненавязчивые, запахи земли, мшистых канав и далекого дождя оплели воздух невидимыми, прочными нитями, на которых чуть позже возляжет туман.  Лесной полумрак закричал одинокой ночной птицей, и девушка вскинула голову, цепляясь взглядом за макушки исполинских сосен, но высокие кроны деревьев были пусты и неподвижны, и лишь звезды посыпались ей в глаза гирляндами таинственных огней.  Собака глухо тявкнула в тишину, и та отозвалась оглушительным криком.  Взошла луна. 
     — Пришли… — выдохнула Инна и ускорила шаг. 
     Ухо завилял хвостом, бросился к развилке дороги и, безошибочно выбрав нужный поворот, потрусил вдоль кладбищенской оградки, то и дело останавливаясь и дожидаясь хозяйку. 
     Земля, устланная мхом, мягко пружинила под ногами.  Серебристо-серый в лунном свете, он выглядел взлохмаченным париком старика-актера, и оттого казался еще более ненастоящим.  Инна подобрала локти как можно ближе к телу, чтобы ненароком не зацепиться за останки какого-нибудь полусгнившего деревянного креста, и впилась взглядом в бугристую землю. 
     Все просто… Сейчас я буду думать о солнце… Не о покосившихся крестах… И не о тех, кто под ними… Назовем это терапией воспоминанием. . . 
     — Ухо!. .  Подождал бы, предатель… — осторожно позвала девушка, боясь тревожить тишину, и поспешно перебралась через горожу, шурша глухой крапивой. 
     Ухо дожидался ее у огородов.  Темные и покинутые, они выглядели запущенными, и Инне невольно вспомнилось, какими они были прежде… До того, как там стал расти осот. 
     Она вспомнила, как светло и шумно было здесь раньше, каких-нибудь пару лет назад, как солнце щедро наполняло собой самодельные пруды, рассеивая лучики до самого дна, как звезды путались в молочном тумане, таком густом и неподвижном, что казалось, стоит лишь немного постараться — и можно без труда пройти по нему на небо.  Добро владычествовало здесь повсюду, уверенно шагало из дома в дом ухоженными тропинками и перелетало от крыше к крыше на крыльях ласточек.  И даже кусачая крапива — единственное «зло», если не считать комаров, — прежде ютилась лишь на окраинах, возле покосившейся горожи, да заброшенных хат…
     «Куда сгинуло все это?. . » — думала девушка, с тоской разглядывая полуразвалившиеся домишки и не замечая, что ее тоже разглядывают две пары глаз. 
     — Ты ли, дочка?. . 
     Из-за калитки выглядывала старушка, такая низенькая, что Инна поначалу не заметила ее и вздрогнула. 
     Пес отрывисто тявкнул и, усердно размахивая хвостом, бочком подскочил к гороже. 
     Старушка переломилась в пояснице и всхлипнула. 
     — Здрась, теть Маш, — выдохнула Инна и сбросила с плеч тяжелый рюкзак.  — Как живете?. . 
     Отмахиваясь от любвеобильной собаки, старушка кинулась открывать калитку.  Ее руки дрожали, и даже в сумерках было заметно, как что-то блестящее и крохотное то и дело падает ей на грудь, впитываясь в затасканную шаль.  Инна смутилась.  Она боялась страушечьих слез.  Даже если это были слезы радости. 
     — Надолгысь к нам, доченька? — бормотала баба Маша.  — Али на денечек?. .  Ну… Шо ж ты стоишь, заходь… Заходь, не боись, не прибрано тока… Не ждала, не знала…
     — Ды поживу, теть Маш.  Пока не прогоните, — пошутила Инна и обняла старушку за ссохшиеся плечи, с ужасом и недоверием замечая, что несколько месяцев назад они казались ей шире…
     — Значиться, поживешь, так… так… — закивала старушка и потащила девушку за собой в хату. 
     «А силенок — как прежде!» — почти с удовольствием подумала Инна и улыбнулась:
     — Эй, Ухо! Пойди пока с Лаской поздоровайся! Разведай, как там у нее дела!
     Крыльцо всхлипнуло до боли знакомым скрипом и смущенно притихло. 
     — Ласка издохла.  Надысь… — эхом отозвалась баба Маша, и Ухо, безостановочно носившийся вокруг старушки, замер. 
     Девушка вздохнула. 
     — Ну тогда… Кур проведай, что ли…
     — Курю последнюю на той неделе ешшо ободрали, — баба Маша остановилась и сплюнула.  — Змеи. . .  Знають, у кого умыкнуть…
     — Н-да… — протянула Инна. 
     Ухо опустил морду к земле и поплелся во тьму. 
     — Покорми его, у меня костей осталося… От Динки, — попыталась было сменить тему старушка.  — Она свою Кривую у том месяце… Ну, в общем, деньгов не было, а об ту пору завхоз заходил, говорил, мясо узять может… Дать костей-та?. . 
     — Э-э-э… Ну… Давай, баб Маш… — сдалась девушка. 
     Счастливая, старушка метнулась в хату.