Средь роз будь розой, среди шипов — шипом…
     
     
     
     
     
     Девушка прикрыла глаза.  Минуя дрожащие ресницы, к зрачкам поползли золотистые змейки солнечного света – чистого и спокойного, как и она сама.  Хаят мечтательно улыбнулась, вспоминая свой сон, и тряхнула непокрытой головой, рассыпая по плечам дивные локоны, цветом и мягкостью своей подобные лишь лепесткам розы, цветущей в ночи. 
     Он стоял перед ее мысленным взором обнаженным – красавец, превзошедший луну в час полнолуния, – но в его глазах не было ни добра, ни ласки.  Опасные, будто лезвие кинжала, они внушали ей трепет и пронзали насквозь.  Они не ведали страха, но не знали и счастья, и лишь всепоглощающая боль, смягченная тоской и сожалением, таилась в их дремучей мгле, точно змея в жгучем песке пустыни. 
     Этот человек не знал пощады.  Он был убийцей – Хаят понимала это даже во сне – но от этого не терял своего великолепия в ее глазах.  Потому что дрема, навеянная послеполуденной жарой, вселила в нее слепую уверенность: этот мужчина создан Ахурой для блага всех живущих… И ради ее собственного блага. 
     Хаят смотрела во все глаза.  Жар, опаляющий ее лоно, усилился: мужчина подошел ближе, неторопливо и беззастенчиво опуская ладонь на ее колено.  Хаят не дрогнула, околдованная бездонными глазами незнакомца, и чуть подалась вперед, в тайне надеясь, чтобы ее желание осталось сокрытым.  Но пронзительно-черный взгляд лишил ее стыда, чтобы в следующую минуту лишить куда большего…
     Воспоминание разорвал шелест скользнувшего из ножен клинка. 
     Хаят с трудом открыла глаза и очнулась от забытья, вспоминая, где находится и кто перед ней.  Коврик крови под ее ногами потеплел, но девушка и не моргнула глазом: не существовало еще ни единого человеческого существа и ни единой придуманной человеческим существом пытки, которые она не сумела бы побороть силой своей первозданно-чистой души. 
     - Откажись от своих слов, Хаят! – зазвучало над ее головой. 
     Шахиншах – царь царей, наместник Аллаха на земле – снизошел до разговора и убеждений?
     Девушка вскинула голову:
     - О царь времени, да не обратится твое царствие в пепел! Неужели ты думаешь, что я смогу отказаться от своих слов сейчас, стоя на ковре крови, если не сделала этого прежде, лежа на столе пыток? – девушка невесело усмехнулась, вспоминая бесконечное щекотание павлиньего перышка о босые ступни – дрожь пробежала по ее коже, но не коснулась разума.  – Прикажи хоть распилить меня пилами, мой Господин, – я не смогу отказаться от того, что видела и знаю.  Он все равно придет.  Рожденный пустыней и вскормленный птицами, он придет с Той стороны, из тех краев, что неподвластны твоей воле, придет с восходом – и станет закатом твоего царства.  Ибо он обладает гораздо большей силой, нежели та, что есть у моего повелителя, и за ним – могущество Ночи.  Его воинам нет числа, как нет числа песчинкам под твоими ногами или звездам над твоей головой, и их мощи не может противостоять ни человек, опоясанный мечами, ни зверь – дитя шайтана, ни ифрит, ни гуль, ни колдун.  И даже Аллах всемогущий – нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! – не остановит твоего врага, ведь его сотворил иной бог – Ахура Мазда.  Так будет, о повелитель правоверных, – это говорю тебе я, Хаят! А Хаят никогда еще не ошибалась в своих пророчествах – и тебе это хорошо известно. 
     
     
     * * *
     
     - Кто надоумил тебя укрыться за этими холмами, женщина! – мужчина, улыбаясь, соскочил с повозки и приподнял руки, чтобы помочь спрыгнуть своей спутнице. 
     Он был доволен, она – смеялась.  Все складывалось как нельзя лучше: их затянувшееся путешествие под покровом ночи наконец-то закончилось, и, похоже, преследователей удалось сбить со следа там, в пустыне.  Али аль-Саадат так до конца и не мог поверить в удачу, но хитрость и поразительная находчивость его жены были поистине выше всяких похвал.  Их след на песке цвета белого золота смывали потоки ветра, и солнце, восходящее за иссиня-черными холмами, торопилось высветить алым ямочки, оставшиеся от ног лошади, и следы колес, не успевшие еще исчезнуть волей ветров.  Одинокая и прекрасная, пустыня текла и едва уловимо шелестела. 
     Али аль-Саадат ласково обнял жену. 
     - Убежали, - вздохнул он, с трудом веря собственным словам.  – Надолго ли, Хабль?. . 
     Женщина опустила покрывало, скрывавшее ее лицо от вездесущих песчинок, кусающихся и царапающихся, точно голодные котята, и улыбнулась. 
     - Не думай о времени, о мой господин! Подумай лучше о нашем сыне.  Ведь мы спасли его, да будут его дни длиннее века! Мы все-таки его спасли!
     - Если бы не Хасан!. .  Ведь это он отдал малыша девушке-стряпухе, чтоб она укрыла его в бочке с рыбинами! – вымолвил мужчина и помрачнел, вспоминая. 
     Женщина тихонько всхлипнула и уткнулась в грудь мужа:
     - Хасан, о, Хасан! О добрый, великодушный Хасан! – она заплакала. 
     Али аль-Саадат обхватил ее плечи и привлек к себе. 
     - Ахура Мазда да возьмет твоего брата, любимая! Утешься! Он вернул нам сына и погиб, защищая нас… - шептал он, но Хабль всхлипывала все чаще. 
     И словно услышав ее вздохи, в повозке зашевелился, заплакал младенец.  Хабль в тот же миг оторвалась от груди мужа – грубая материя его платья успела вымокнуть от слез насквозь – и поспешила раздвинуть шелковые платки, забираясь в убогую, тесную повозку. 
     Увидев сияющее счастьем лицо матери, младенец притих, причмокнул губами и протянул пухлые ручки в браслетах навстречу молоку, теплу и ласке. 
     - О, мой хороший, о свет моих очей!. .  – прошептала Хабль, приподнимая малыша и прикладывая к груди.  – Мы убежали, представляешь?! И ты теперь в безопасности, он не найдет тебя, веришь?. . 
     Младенец икнул со всей серьезностью, на которую был способен.  Али аль-Саадат рассмеялся, заглядывая в зеленовато-желтую полутьму повозки, а клубы песка затянули горизонт за его спиной. 
     
     
     * * *
     
     
     - Я назову его – Рад! – провозгласил мужчина. 
     - Не смей! – возразила женщина, сердито взблеснув глазами.  – Твой сын – перс, и будет править половиной земли, как только Траэтаона сгинет волей Аллаха! А ты нарекаешь его арабским именем, да еще и таким коротким! Это имя пышно лишь для невольника! Зови так своих евнухов, если желаешь, но не моего ребенка!
     Глаза везиря превратились в узенькие желтые щели.  Обернувшись, он стиснул младенца так сильно, что тот заверещал.  Женщина испуганно сгорбилась у подножия изукрашенного дорогими камнями трона.  Чужого трона. 
     - Рад.  Ясно тебе, о ничтожная?! – прорычал везирь.  – А теперь забирай его – и сгинь с моих глаз, покуда не лишилась их! Змея!
     Женщина согнулась в три погибели, изображая поклон.  Подобострастие, сквозившее в ее взгляде, было сильно подпорчено ненавистью.  Везирь заметил это, но не проронил ни слова, сдерживая гнев под маской благодушия: время еще не пришло.  Надия, уродливая дочка вали и первая жена Али аль-Саадата, была все еще нужна ему.  Нужна для завершения начатого. 
     
     
     * * *
     
     
     Нум не любила чужеземцев.  Они внушали ей трепет свой инакостью, сквозившей во всем: в одежде, разговоре и даже походке.  Но Базар-э-Техран пестрел чужаками – и ото всех невозможно было спрятаться.  Вот и теперь, как ни старалась малышка укрыться в лавке отца, приезжий купец, похоже, все-таки ее заметил. 
     Его лицо, скрытое прикрепленным к тюрбану покрывалом, являло собой загадку, и лишь глаза – синие и ясные, как небесная лазурь, - смотрели открыто и беспристрастно.