У этой тропинки, конец однозначно был.  Она просто обрывалась почти там, где начинался туман.  «Самое время, - думает Глеб – задаться вопросом: Какого, собственно говоря, хрена делает менеджер по закупкам в час ночи, в семнадцати километрах за чертой города.  Что же ему, черт побери, там понадобилось?¬»
     О, он отлично знает, что ему там понадобилось – поверьте мне.  Умом понимает, что это невозможно и все же… Какая-то часть его жаждет этого настолько, что глушит врожденную осторожность, инстинкт самосохранения и самый важный на сей момент вопрос.  А именно: Почему эта тропинка вот так обрывается? Что стало с теми, кто прошел по ней? Единственно верным, с точки зрения логики, было бы предположить, что они ушли в обратном направлении.  Просто развернулись и отправились восвояси.  Но оглянитесь вокруг.  Повертите головой как следует.  Видите вот этот темный лес.  Молчаливый темный лес.  Странное определение, вы правы.  Возможно, правильнее будет сказать «притаившийся».  Но ведь мы не хотим так говорить, верно?
     Даже легкий ветерок не потревожит ни один листик.  Он словно замер (притаился) в ожидании чего-то. 
     И, если сосредоточить зрение в одной точке, то возможно, я говорю - возможно, боковым зрением можно уловить движение среди деревьев.  Быстрое, почти неуловимое.  Кто из нас с уверенностью может сказать, что оно было?
     Туман.  Вот еще он.  Густой, что твой кефир.  Неестественно густой.  Непривычная легкая дымка, именуемая нами туманом, а концентрированная субстанция.  Мутная, как катаракта. 
     Луна, наблюдающая за всем этим. 
     И прочие прелести ожившей картины Куинджи.  С той лишь разницей, что чувства тревоги его картины не вызывали.  Чего не скажешь про сложившуюся ситуацию. 
     И если, здесь и сейчас, встал вопрос о том, что стало с людьми с тропинки – поверьте мне, лучше не искать логического объяснения.  Было бы чудесно вообще не думать об этом. 
     Который сейчас час? Пять минут второго? Хорошо.  То, что должно произойти, произойдет в час пятнадцать, так что у нас есть еще время услышать предложение, от которого нельзя отказаться. 
      - Суть в следующем, - говорит Анатолий, и Глебу почему-то кажется, что тому нравятся звуки собственного голоса.  – Я хочу предложить вам работу. 
     Вместо ответа, Глеб издает смешок.  Свой фирменный смешок, по рецепту Глеба Шарова: Две трети разочарования (вы тратите мое время), капля презрения, немного «и всего-то…», все это хорошо сдобрено снисходительным добродушием (ну что возьмешь с такого как вы?).  Любой другой искоренил бы в себе эту раздражающую окружающих привычку.  Любой другой. 
     - Работу, мне? – Глеб делает большие глаза.  – Знаете, скажу вам по секрету: у меня уже есть одна. 
      - Вот этим-то вы мне и приглянулись, – сообщает Анатолий, устраиваясь поудобнее.  – Умеете задать тон в разговоре с человеком. 
      - Странно, - Глеб потихоньку начинает выходить из себя.  – Я не самая приятная личность, знаете ли…
     - Разве я утверждал обратное?
     «Тогда не стоит делать вид, будто я вам глубоко симпатичен».  – Хочет сказать Глеб, но что-то во взгляде собеседника заставляет его промолчать. 
      - Понимаете, в интересующем меня вопросе вы, как никто, можете помочь мне. 
     «Этот человек умеет добиться своего, - думает Глеб.  – Зачем тогда ему понадобились мои услуги?»
      - Меня интересует некий товар.  Своего рода произведения искусства…
     -Тут не антикварная лав…
      - Да замолчите вы, наконец? – Раздраженно произносит Анатолий, и Глеб понимает – меньше всего ему хочется разозлить этого человека.  Как ни странно. 
     Рука Анатолия метнулась к голове и принялась тереть висок, будто его же слова вызвали у него неприятные ощущения.  Только теперь Глеб замечает, какие же у его собеседника длинные кисти с тонкими пальцами, ногти на которых, казалось, были заточены.  Ну да, иначе с чего бы это им быть такими острыми?
     Взгляд его принялся блуждать по комнате, словно он потерял мысль. 
     - Произведения искусства… - подсказывает Глеб, пытаясь обесцветить свой голос, лишив его интонаций. 
      - Ах, да… Но я, как вы понимаете не единственный…э-э…коллекционер в этой отрасли искусства.  И порой бывает сложно уговорить человека продать свой экземпляр именно мне. 
     Он вздыхает, явно призывая к сочувствию, но Глебу сейчас не до того.  Он изо всех сил старается разубедить себя в том, что только - что видел, как зрачки его нового знакомого на мгновенье вспыхнули красным. 
     «Как на говенной фотографии с «мыльницы»».  – Думает он и тут замечает, что его собеседник уже молчит.  Смотрит на него своими карими (ну конечно, какими же еще?) глазами и уже не улыбается. 
     Глеб чувствует, как спина его покрывается холодным потом, да что там – его буквально бьет озноб.  Подобное случалось с ним лишь раз в жизни, когда он в восемь лет, играя на стройке ,обнаружил очаровательных щенков, а когда вернулся покормить их, его окружила рычащая свора собак.  Только теперь, что-то подсказывает ему – это может кончиться во сто крат серьезнее, нежели сорока уколами в живот. 
      - В вас есть то, - продолжает человек (?) сидящий напротив.  – Что нужно, чтобы уговорить людей расстаться со своими игрушками.  Вы неприятнейшая личность.  Уж простите. 
     Он поднимает руки, демонстрируя открытые ладони.  Жест, известный во всем мире, как: «Без обид».  И Глеб согласен, что «без обид».