– Вас ведь пятеро было?
     
     – Да, – сказал Сай с облегчением. 
     
     – Значит, вы все утонули. 
     
     – Утонули?. . 
     
     – А по-моему, я ещё жив, – сказал снизу Валька, и его опять начало тошнить. 
     
     – Так это не «Чайковский»?
     
     – Нет, не «Чайковский».  Но вы все здесь – все пятеро.  Идём. 
     
     Это не «Чайковский», подумал Сай, значит, её здесь нет, и всё это зря, а может, и к лучшему, что она не увидит его таким мокрым, таким вытащенным за шкирку, он всё равно в таком виде ничего бы ей не сказал… не повезло, как же не повезло, надо было сказать ещё в школе, а теперь – только утром, только утром, думал он, мокрый и всё ещё, кажется, пьяный, а ведь и правда могли утонуть, понял он вдруг, значит, всё обошлось, а утром я сразу к ней, только переоденусь, даже если будет спать, разбужу и скажу ей, без всяких подготовок: «Я тебя люблю уже лет двенадцать!», и она посмотрит на меня так же, как смотрит, когда уверена, что я не замечаю… Утром, совсем скоро, думал он, стоя под зелёным фонарем и чувствуя себя почти счастливым, последний раз на Корабле чувствуя себя счастливым, почти счастливым. 
     
     скобки закрылись
     3. 
     Корабль и вправду был похож на город, окружённый парапетом (Саю по пояс), асфальт и частые дожди – «Ночь.  Улица.  Фонарь…» Вокруг корабля был океан – пустой.  Сай ни разу не увидел ни островка, ни берега, ни чайки, – а первое время стоял у борта часами, вглядываясь в чёрную воду, в ночное, всегда затянутое тучами небо.  Ночь была всегда. 
     
     И рубка, возвышающаяся над корабельными фонарями, он ходил в неё, да… Первый раз – после того, как их вытащили из воды (как плакал Ладик, как он плакал, никогда Саю не забыть, как плакал у рубки Ладик, как Кречет, утешавший его, смотрел на полукруглую дверь поверх Ладиковой головы, он был уже половиной – там, в рубке, с ним, Кречетом, проблем не возникло, никаких, словно не умер Валька для Корабля, а рождён был – для него).  В рубке вершился ритуал посвящения, но сути его Сай так и не понял, потому что ритуал, от которого он ждал мистических ужасов, оказался для него не более, чем сном, обычным кошмаром (в стиле Сальвадора Дали: ящички в груди и попытки открыть их – совершенно древним, ржавчиной объеденным ланцетом, только это Сай и помнил).  Кошмар повторялся из раза в раз, не давая Саю ничего, кроме лёгкой тошноты, и на какое-то время его оставили в покое, а позже – водили в рубку, как на работу, и очень скоро он стал ходить туда сам, уже завидуя своим бывшим одноклассникам, новым членам экипажа («Поздравляю вас офицерами, господа!»), – прочной, устоявшейся, тяжёлой завистью эмигранта к коренным жителям, ребёнка – к занятым делом взрослым, только он не хотел знать – каким делом, нет, не хотел. 
     
     Это из-за твоей девочки, сказали ему, наконец.  Это она тебе мешает, сказал ему Кречет, нужно что-то решать, Сай, неужели тебе – слабо? Школьное такое словечко, но и оно не напомнило прежнего Вальку, а Валька улыбался, глядя Саю в глаза.  Ты хоть помнишь, как её зовут, спросил Сай, мою девочку, с чего ты взял это? Я – ладно, я должен чем-то спасаться, но она? она замужем давно… Элька Лескова, сказал Кречет, и она не забыла тебя, о нет, она не забыла, тебе не повезло, Сай, очень жаль, но это так.  И что, спросил Сай, что с того? Посмотрим, сказал Валька, посчитаем…
     
     
     
     Его девочка поднималась к рубке – по железным ступенькам трапа, медленно и неуверенно – ей очень мешали каблуки. 
     
     Мосты, высоко выгнутые над городом, оказались подпорками для рубки.  И сам город менялся с каждой ступенькой, превращался в корабль, всё-таки корабль (с тремя мачтами, и она пыталась вспомнить, как называется такой парусник – фрегат? бриг?).  Бывшие её одноклассники закрывали почти весь обзор – впереди всех шёл Матвей, за ним бок о бок – Ладик и Сай, около неё – Билл, Кречет замыкал, так что видела она только мачты, словно державшие на себе низкое небо, и справа внизу – борт корабля и чёрную пустошь за бортом – океан.  А в океане – далеко-далеко – горел красный огонёк, и заметив его, она среагировала вслух:
     
     – Смотрите, звезда!
     
     Сай споткнулся, вцепился в перила лестницы, едва удержавшись на ногах, и завертел головой. 
     
     – Справа, – сказала Элька.  – Звезда же?
     
     – Нет, – сказал Сай. – Это маяк. 
     
     – А, – без интереса отозвалась она. 
     
     – Да, – подтвердил за Элькиной спиной Кречет.  – Маяк уже виден. 
     
     – А раньше не был виден? – спросила Элька. 
     
     – Мы редко проходим мимо маяка, – сказал Билл.  – Иначе давно бы тебя вызвали. 
     
     Элька кивнула – расспрашивать не стала.  Наплевать на маяк.  На мерцающие глаза одноклассников – наплевать (пираты, всего лишь пираты).  На приближающуюся рубку (за её дверью – операционная палата, но вот войдут червивый Врач и премированный Палач (*В.  Соснора.  «Баллада Редингской тюрьмы»*) – наплевать.  На всё – потому что рядом Сай, она и мечтать об этом не могла (полный комфорт, словно наглоталась транквилизаторов), остальное мы как-нибудь переживём, наплевать…
     
     Она чуть было не сказала это вслух, но тут шествие остановилось, и Ладик протянул ей руку, помогая подняться на площадку.  Матвей положил на дверь рубки ладонь, и дверь приоткрылась – ровно настолько, чтобы пройти одному.  И Сай прошёл – ни на секунду не задержавшись, а Эльку взял за плечи Кречет и придвинул к себе вплотную. 
     
     – Отважная Дороти. 
     
     – Несгибаемая, – сказала Элька. 
     
     – Не хотелось бы разочароваться. 
     
     – Как скажешь. 
     
     – Послушная девочка, – сказал Валька.  – Верно?
     
     – Да, папочка, – сказала Элька, и он отпустил её. 
     
     Уже зайдя в рубку, она обернулась, – но увидела только решётку ограждения и чёрное небо за ней.  «Врач констатирует теперь возможности связать меня… Втолкнут за войлочную дверь и свяжут в три ремня» . 
     
     – Привет, – сказал Сай, закрывая дверь. 
     
     – Очень хочется курить, – сказала Элька.  – Нельзя?
     
     – Ты что, действительно не боишься?
     
     Элька пожала плечами. 
     
     – Пока вроде нечего. 
     
     Никакая не операционная палата; и не корабельная рубка; квадратное, совершенно пустое – ни приборов, ни мебели (ни ужасов) – помещение с тускло светящимися зелёным стенами.  Очень скользкий пол; посредине пола выступала довольно большая прямоугольная плита. 
     
     Сай подошёл к этой плите и лёг на неё, вытянулся, положив под голову руки. 
     
     – Сейчас начнётся, – сказал он.  – Ты сядь. 
     
     – Куда?
     
     – Да всё равно, – сказал он, и Элька села на пол у стены, подобрав под себя ноги.  – Не дёргайся только, ладно? Я здесь уже был. 
     
     – Ладно. 
     
     Плита засветилась тоже – словно разгорался костёр, и Сай повернулся на бок, приподнялся на локте:
     
     – Эй, партнёр!
     
     – Что?
     
     – Тебе всё ещё нужен попутчик до Аляски?
     
     – Да, – сказала Элька.  – Ты же знаешь – я боюсь больших собак. 
     
     – Если так, я провожу тебя до североамериканских прерий. 
     
     – Ладно, – сказала Элька, глядя на него очень внимательно.  – Ладно… – и, спохватившись, добавила с презрением: – Но ты не сумеешь вести упряжку, жалкий чечако. 
     
     – Иту-ти-це-ши-ак-ане (*Это ещё не значит, что так думают все*), – сказал Сай, не улыбаясь больше.