– Ты всегда любил хлюпиков, – сказала я, когда он дал мне говорить.  – Хлюпиков и блондинок. 
     
     – Я тебя всегда любил, – сказал Сай.  – Могла бы и догадаться.  Все знали. 
     
     – А про меня тоже знали?
     
     – Я сомневался. 
     
     – Я из-за тебя с двумя не ужилась, Сай.  Даже рожать не стала, – сказала я.  – Пойдём покурим, а то я сейчас взлечу. 
     
     – Да, – сказал Сай.  – Конечно. 
     
     И я, наверное, всё-таки взлетела, целуя его, потому что он был мой, Сай, и была штормовая качка, и надо было идти курить, чтобы не сойти с ума от счастья, здесь, в его ванной. 
     
     На кухне Сай снова усадил меня себе на коленки и подкурил две «Кометы», и Билл сказал:
     
     – Да неужели?!
     
     Они уже поснимали свитера и пиджаки, мои одноклассники, и все четверо сидели в белых рубашках (как на выпускном), а когда Валька встал, чтобы дотянуться до бутылки, я увидела на нём пояс, как на Ладиковом рисунке: широченный кожаный пояс с инкрустацией – множество прозрачных камешков, зелёных искр. 
     
     – За Гудвина, покорившего сердце Дороти! – сказал Валька. 
     
     – Давай «Динамик», Матвей! – сказал Ладик, и голос у него уже заплетался.  – Давай «Капюшон»!
     
     – Как зовут Матвея? – сказала я Саю в ухо, и Сай сказал:
     
     – Правда, Петро, давай Кузьмина! За встречу, десятый «Б»! Пусть всё будет!
     
     – А что будет? – спросила я и выпила не поперхнувшись, хотя Валька, зараза такая, подсунул мне водку. 
     
     – Я спать буду, – прогудел Билл. 
     
     – Мужики, я тоже пас, – сказал Матвей.  – И Ладик пас. 
     
     – Ладик! – сказал Валька.  – Отбой!
     
     – Отбой, – согласился Ладик.  – Прямо здесь, – но встал, и у него тоже был пояс, как у Вальки, и у Билла такой же, и у Матвея. 
     
     – Это что, клубный знак у вас? – спросила я, нагибаясь, чтобы посмотреть на пояс Сая, но у Сая был обычный ремень, и блестела на нём только пряжка. 
     
     – У него такого нет, – сказал Валька.  – Ему не нравится, – и поднял руки: – Всё-всё, Сай! я пьяный дурак! Я спать. 
     
     – Ты останешься? – спросил меня Сай. 
     
     На кухне уже никого кроме нас не было, и я сказала ему:
     
     – Сай…
     
     – Ты же останешься?
     
     Каюсь – я даже не спросила у него телефон: ведь надо было предупредить… кого? зачем?. .  меня так качало, и Сай держал меня, и его тоже качало. 
     
     Квартира оказалась невероятно большой, он так долго вёл меня по ней, и было в квартире темно, только фонари за окнами, зелёные фонари… Изумрудный Город, смутно думала я, глядя в окно, пока он стелил постель.  Близкая вода словно плыла мимо окна, чёрная вода, и ни звёзд, ни горизонта, наверное, тучи… Сай повернул меня к себе, и рубашка на нём была расстёгнута. 
     
     – У меня к тебе дело, партнёр, – сказал Сай. 
     
     
     
     – Смородина так пахла, как ты, тот куст… – сказал Сай, – тот куст за домом…
     
     – Это кагор, – сказала я.  – Это кагором пахнет. 
     
     – Я люблю тебя, – сказал Сай, – Я вылетаю… я вылетаю за борт… мы над морем, видишь… над морем уже…
     
     
     
     – Надеюсь… ты высоты… не боишься? – сказал Сай. 
     
     – Не торопи меня…– сказала я.  – Сай…
     
     – Нет… – сказал Сай.  – Уже поздно…
     
     
     
     – Эй!. .  – сказал Сай.  – Дочь прерий должна быть вынослива.  Ведь это ещё не всё.  Но я знаю, что вдохнёт в тебя новые силы.  Ты сразу встанешь на тропу войны, и мучения мои, слава Маниту, будут долгими.  Слушай.  Я всё знаю.  Ты брала в Аляску своего пупса и голубую шубку для него. 
     
     – Ты попал, бледнолицый, – сказала я.  – Что ты скажешь о пытке огнём? Вот такой?
     
     – Тебе не дождаться моих стонов, – сказал Сай.  – Ну, так нечестно… это нечестно… Ты понимаешь, как жестока будет месть?. .  Эль-ка…
     
     Я попаду в рай, как только тебя коснусь.  Только в раю не бросай меня, не бросай…
     
     
     
     (Над морем пахло смородиной, Сай.  Над морем… так высоко…)
     
     
     
     – Я знал, – сказал Сай, – но чтобы так… – Спи, – сказал он.  – Всегда хотел выяснить, какие ощущения, если ты спишь рядом.  Я скоро тебя разбужу, а сейчас спи. 
     
     – А ты будешь выяснять? – сонно спросила я. 
     
     – Да – один час, – сказал Сай.  – Больше мне не выдержать.  Но час я могу тебе дать. 
     
     
     
     Когда я проснулась, Сай мерно дышал в подушку.  Было всё ещё темно.  Я выбралась из его рук и ног, вылезла из постели, накинула на себя его рубашку и тихим – индейским! с носка на пятку! – шагом добралась до кухни, без малого не заблудившись.  Я нашла выключатель и закурила, присев на подоконник.  Надо было одеться, думала я лениво, вот зайдёт сюда кто-нибудь, думала я, блаженно улыбаясь в окошко.  Какая долгая ночь… и славно, что долгая, не-ве-роятно долгая… Я вышла за сигаретами уже поздним вечером, да…
     
     Поздним вечером… я выбирала сигареты в витрине… «Три короля» и шляпа…
     
     Я застегнула рубашку и закурила снова. 
     
     Сигаретные пачки в витрине ларька… А потом Сай в шляпе… и он заходил в дверь – за сигаретами, а витрины больше не было, был там зелёный фонарик над дверью.  Сай заходил в дверь… Я поднесла сигарету к глазам – да, «Комета», ленинградские сигареты, которых уже лет семь нет в продаже.  Я прижалась лбом к оконному стеклу, и вдруг мне стало холодно, но стекло было тёплым, – а за стеклом была набережная. 
     
     Парапет… да, вот он, парапет, но до реки час езды от моего дома, но вот река… А где я, собственно, если за окном – река? Ведь мы шли не очень долго, мы никуда ни на чём не ехали, но вот парапет, и фонари на набережной, на фигурных столбах.