Ниферон равнодушно принимал эти восторги.  Он знал: борются не за него – за красоту.  Они с изумлением, граничащим с ужасом, видели: мертвецы, которых бальзамирует Ниферон, восхитительно красивы – гораздо красивее, чем при жизни.  Ниферон не отказывал им в этой малости: он мастерски накладывал на иссушенную кожу мумии крем из ослиного молока – и кожа становилась нежной, почти дышащей, почти живой.  Он рисовал им ресницы, брови – с рассеянной лаской, едва касаясь лица крохотным угольком пальмового дерева.  Сок ядовитой ассирийской ягоды делал мертвые губы спелыми и сочными – с трудом можно было удержаться, чтоб не припасть к ним губами.  Лица выходили – одухотворенными, робкими, задумчивыми, - такие образы всегда вызывают страсть и вожделение, хотя сами, кажется, начисто лишены и того, и другого.  И люди шли к Ниферону за красотой – и получали эту красоту сполна, при этом клялись, что даже не подозревали, как смерть может быть прекрасна.  Ниферон в таких случаях едва заметно опускал голову в знак признательности, но никогда не улыбался в ответ.  Он был по-своему честным человеком и лучше всех в мире понимал, что они заблуждаются – находят красоту там, где ее нет.  Бальзамировщик видел то, чего не видели они: впавшие животы и щеки, черепа, обтянутые сморщенной желтой кожей, искривленные смертной судорогой лица.  Все это было там, в глубине, скрытое внешней умопомрачительной последней красотой, которая – Ниферон прекрасно знал это – исчезнет, растворится, иссякнет капля за каплей через несколько дней после того, как мумию уложат в саркофаг.  Настоящей красоты не видел никто.  А, между тем, она существовала.  Прекрасны были кости – чистые, ослепительно белые, как едва распустившийся цветок лотоса.  Прекрасны – сосуды, сухожилия, свернувшаяся черная кровь, мертвый же мозг – трепещущий, если на него легонько подуть - не просто красив, он совершенен.  Все это не исчезнет, не умрет никогда, а что может быть в мире лучше вечности? И разве способна настоящая, истинная красота исчезнуть через какие-нибудь две- три ночи? Люди говорят: красота его мертвецов проникает в сердце.  Глупцы, они не знают, что такое сердце.  Сердце – это небольшой шевелящийся мешочек, обтянутый упругой оболочкой, издали похожий на испортившийся плод неправильной формы – если в него что-то и проникает, то долго там не задержится – это уж точно.  Сердце – смертно, как и человек.  Бессмертными людей и сердца делает бальзамировщик.  Все дни он проводил в лаборатории и занимался мумифицированием, ночи оставлял себе для опытов.  Спустя полтора года, Ниферон сделался одним из самых богатых людей Ахетона и принялся за обустройство третьей лаборатории.  Верховный Жрец Джосер к тому времени уже лежал в позолоченном саркофаге, мумифицированный со всем искусством, на которое только был способен знаменитый бальзамировщик.  Теперь мы подходим к тому времени, когда Ниферон волею судьбы оказался в судейском возке и вынужден был совершить утомительное и совершенно бесполезное путешествие в провинцию.  Это действительно была воля судьбы, не более.  С ахетонским судьёй нужно было уладить кое-какие незначительные проблемы по поводу дополнительной земли под лабораторию, но этот тип, обладавший не корыстью ( это ещё куда ни шло), а каким-то изнуряющим высокомерием, явно заставлял себя упрашивать.  В конце концов он предложил Ниферону совершить небольшую поездку по неотложным делам, а по пути поговорить о вещах, имеющих интерес для врача.  Ниферону ничего не оставалось, как согласиться: время торопило, уже согнаны были рабы на строительство, к тому же, в тесной повозке, с глазу на глаз, удобнее было сунуть в сухую и жилистую судейскую руку мешочек с золотом. 
      .  .  . 
     
     Вскоре дел у Фидека прибавилось.  Однажды Ниферон вызвал приемыша к себе и сказал, что со следующего дня тот начнёт посещать ахетонскую Школу Мальчиков. 
     «Научишься читать и писать,- добавил он, когда увидел, что лицо Фидека исказила тень беспокойства . - Мне нужен грамотный помощник.  К тому же, никто не заставляет тебя там жить, каждый день я буду присылать за тобой Маттиаса.  Уметь читать – не так уж плохо… Ну же, дурачок, выше нос!» – Ниферон указательным пальцем ласково притронулся к мальчишескому затылку.  Когда Фидек поднял голову, врача в комнате уже не было.  Только внизу слышался его голос, что-то неторопливо говоривший рабу.  Фидек зажмурил глаза.  Он попытался вновь представить себе широкие плечи Ниферона, ладно схваченные белым плащом, длинные волосы орехового цвета, стянутые сзади в хвост, близоруко прищуренные глаза и странный запах каких-то причудливых растений.  Но есть люди, облик которых крайне сложно воспроизвести в мыслях – Фидек сейчас убедился в этом.  И продолжал убеждаться после, сотни и тысячи раз, когда образ Ниферона рассыпался в его сознании на мелкие осколки, подобно тому, как рассыпается птичья кость, опалённая солнечным светом.  Фидек пытался представить перед собой Ниферона, в его плаще, с перстнем на полной руке, Ниферона, щурящего глаза, Нифрона, медленным и музыкально плавным шагом идущего к повозке в то время как школьный учитель замахивался на него плёткой.  В то время, как школьники насмехались над ним за слишком короткую набедренную повязку и кривые ноги.  В то время, когда проклятые буквы расплывались перед его зрачками, измученными бессоницей и насмешками . 
      Неподдельного, живого Ниферона Фидек видел крайне редко, хоть и жил с ним в одном доме.  Вечером, когда раб Маттиас привозил измученного Фидека из школы, его божества ещё не было дома.  И лишь поздно ночью, когда за окнами становилось так темно, что собственные руки казались живущими отдельно от тела мифическими существами, поскольку нельзя было их различить, на улице громыхала повозка.  Иногда до чуткого мальчишеского уха доносился знакомый мягкий и серьёзный голос. 
     Он ощущал его всем своим существом: плотью, душой, темнотой отроческих глазных яблок.  Но вскоре ночи превратились в пытку. 
      У мальчика стали чудовищно болеть дёсны.  Боль настигала его даже во сне, и он, опасаясь плакать, научился подражать дворовым собакам – незаметно поскуливать сквозь сон.  Подражая этим же собакам, он находил и жевал разные травы.  Это придавало надежды на лучшее, хотя и не снимало боль. 
     Вдоволь получающий в школе синяков и ссадин, питомец одного из самых богатых домов Ахетона рос без друзей и хороших влияний.  Учитель Струг не только не мешал остальным ученикам насмехаться, но и сам нередко выставлял нескладного парнишку на посмешище.  В первый же месяц своего хождения в школу Фидек отведал розог и утратил невинность – школьный сторож – здоровяк с дурным запахом, постоянно скаливший свои гнилые зубы - встретил его в опустевшем дворе, ни слова ни говоря, завел в полуразвалившийся сарай в саду и заставил задрать повязку.  Это было неприятным открытием – оказывается, на свете есть еще и такие вещи, а он-то, дурачок, думал, что нет ничего противнее розог и насмешек, ну и ну.  Впоследствии этот отвратительно пахнущий малый не раз и не два предлагал мальчику сходить в сарай, и Фидек, не сопротивляясь и не споря, спокойно шел.  Такая покорность, как видно, нравилась сторожу: один раз, увидев, что его маленького любовника колотит во дворе рыжий худющий мальчишка, он собственноручно оттрепал обидчика за вихры и несколько раз полноценно ткнул конопатым носом в горячий, вытоптанный детскими ногами песок.  С того дня жить стало немного легче: Фидека продолжали дразнить, но бить в открытую опасались, разве что украдкой… Но все-таки именно благодаря обучению в школе у Фидека появилась настоящая страсть – страсть, во все времена требующая от человека прежде всего бесстрастия.  Он сделался религиозен.  На это имелись свои причины: разумеется, до своего приезда в Ахетон Фидек знал о существовании Осириса, Хора, Анубиса и Херу-Хепри.  Но он был мал и не умел читать, а что стоят все знания о мире без текстов Священной книги? В селении Ден-Роаш не было своих служителей Богов, кроме Ассунты, - здесь, в Ахетоне, они встречались во множестве и ездили в красивых повозках с ярко-алым верхом.  При появлении вдалеке такой повозки школяра Фидека охватывал трепет восхищения.  Как божественно красивы избранники неба –жрецы, какие у них одухотворенные лица! Однажды, когда Фидек возвращался из школы и медленно шел, подбрасывая в ладони круглый, розовый камешек, из-за поворота выехала повозка с красным верхом.  Повозку тянули два огромных раба.