И тут же понял: о саркофаге с ребенком. 
     -Хочешь посмотреть?- девочка осторожно коснулась его плаща. 
     -Нет!- твердо ответил Ниферон.  И повторил, точно споря с самим собой: - Нет…не хочу…
     «Может быть, зайдем в дом?» - тихо, стараясь не смотреть на Ниферона, спросила девочка.  Беспокойные, горячие пальчики теребили, царапали его ладонь.  Ниферон, мягко и серьезно глядя на нее, отрицательно покачал головой. 
     -Нет, моя госпожа.  Я, пожалуй, пойду…Спасибо тебе за молоко – никогда не пил ничего вкуснее. 
      Девочка низко опустила головку.  Ниферон ласково коснулся пальцем ее подбородка, но она сердито отвернулась, и больше не хотела смотреть на него.  «Проводи меня до калитки!»- попросил Ниферон девочку, чтобы утешить ее.  Ни слова не говоря, маленькая женщина направилась к калитке.  Босые, смуглые ноги, точно щупальца скарабеев, бесстрашно погружались в горячий песок.  Она отодвинула расшатанный, ржавый засов и, пропуская Ниферона, сделала два решительных шага назад.  Ниферон внимательно, ласково посмотрел на ее сердитое личико. 
     -Прощай, моя госпожа, будь всегда весела…
     И, почтительно поклонившись, вышел на улицу. 
     .  .  . 
     До мастерской, где ожидала его мертвая дочь Иасена, Ниферон добрался только на вторые сутки; случилась неожиданная забота, а именно: благодаря расторопному начальнику стражи одного из близлежащих кварталов удалось заполучить трупы двух бродяг, умерших от чрезвычайно странной болезни.  Поначалу бальзамировщик (его остановил на улице запыхавшийся маленький служка, посланный этим самым начальником стражи) подумал, что болезнь, о которой ему толкуют с воодушевлением и ужасом, - не что иное, как одна из форм моровой язвы.  На это явно указывали провалившиеся глаза, отек гортани, а также крупная, фиолетового оттенка, сыпь на животе и в области паха.  Ниферон нехотя поспешил в указанное место.  Его ожидали: начальник стражи вручил ему ключ от сарая, где лежали трупы, с таким видом, как будто вручал драгоценный, давно ожидаемый подарок.  Немолодое, одуловатое от экземы, лицо начальника было красным и торжественным, изо рта тянуло перегаром: «Сиделка сказала, перед тем, как умереть, каждый из них выпустил изо рта большой клуб пены.  Я подумал, что господину бальзамировщику это будет интересно, и велел привезти тела сюда…» Ниферон сунул в его заранее выставленную чуть вперед, широкую ладонь серебряную монету и отправился в сарай.  Раздетые донага мертвецы лежали прямо на земляном полу и уже начали источать сладковатый, приятный запах, который привлекал насекомых.  Ниферон живо опустился на корточки возле одного из них.  Да, случай действительно интересный - вот она сыпь, и отек гортани тоже налицо, а вот насчет провалившихся глаз спороли чушь: никуда они не проваливались, а просто слегка впали, как всегда бывает при обезвоживании организма.  Кстати, а отчего наступило обезвоживание? Вирус моровой язвы всегда вызывает обратное: при ней тело наполняется пузырьками с жидкостью; эта жидкость через несколько часов после появления волдырей превращается в сильнейший яд и отравляет человека.  А здесь? Словом, нужно вскрыть трупы и посмотреть внутренности, иначе все догадки будут праздными.  Ниферон вышел из сарая и, подозвав начальника стражи, дал ему еще несколько монет: необходима была закрытая телега с соломой и умеющий молчать возчик.  Вскоре по улице застучали колеса.  Усталый и измученный Ниферон шел рядом с телегой, угрюмо глядя себе под ноги.  Предстояла бессонная ночь, вернее, две сразу: в лаборатории, на другом конце города, его дожидалось тело неизвестной девочки, дочери всесильного вельможи Иасена. 
     .  .  . 
     Несмотря на выпитые перед смертью бальзамирующие отвары, труп девочки начал быстро разлагаться: в этом Ниферон убедился, когда на следующее утро добрел-таки до своей основной лаборатории.  Он нашел тело лежащим на столе в подземном отсеке мастерской, плотно завернутым в льняную ткань.  Но то, что с телом что-то неладно, бальзамировщик понял моментально, едва поднявшись на первую ступеньку крыльца лаборатории: ноздри учуяли запах гниющей крови.  Это было странно, очень странно.  Ниферон быстро открыл лабораторию, сбежал в подземный отсек и поспешно развернул тело.  Да, так и есть: кровеносная система сквозь кожный покров проступила наружу, все большие и малые сосуды приняли синюшный оттенок, а это верный признак того, что началось гниение.  Сама по себе опухоль мозга не могла вызвать сразу после остановки сердца полного свертывания крови, значит, тут было что-то кроме опухоли.  Можно, например, предположить, что еще при жизни организма был сильно нарушен кровоток, и не только в мозгу, но и во всем теле.  «Так, так. . . - бормотал Ниферон, надевая перчатки. - Любопытно было бы взглянуть на состав крови…не теперь, конечно, когда она полностью свернулась, надо было раньше. » Засыпать натром тело, в котором полным ходом шел активный процесс гниения, было бы рискованно.  Теперь, вероятно, остается лишь допотопный способ – погрузить девочку в соляной раствор.  Но Ниферону еще хотелось открыть черепную коробку, чтобы взглянуть на опухоль… Как видно, об этом придется забыть: время преступно упущено.  Или все-таки можно? Ниферон осмотрел сквозь папирусную трубку ноздри трупа, заглянул под веки, ощупал ушные раковины.  Нет, судя по всему, содержимое черепной коробки было пока в целости.  И тогда Ниферон решился.  Что и говорить, соблазн был велик, нужно только перед трепанацией хорошенько обрить девочку, чтобы волосы – спасите, боги - не попали внутрь, в мозг.  Ниферон наклонился над трупом с металлическим скребком.  Какого удивительного цвета волосы у дочери Иасена, а он-то только сейчас их заметил – рыжие, с отливом спелого ореха.  И удивительно жесткие наощупь, почти как у маленького Фидека, его приемыша.  Да, а эта кукла была как раз одного возраста с его нескладным, надоедающим вопросами мальчуганом… Боги дали ей все, все, чтобы потом отнять: и здоровье, и красоту, и богатство.  И саму ее отняли у родителей, у этого несчастного Иасена, ее, рыжую куколку, единственную дочь, отраду в старости.  Ну что ж, теперь будем пилить черепную коробку – ох, и нелегкое занятие, особенно для того, кто не спал ночь.  Через несколько минут тишину лаборатории прорезал визг врачебной пилы – лобная кость поддавалась туго, но, когда разъяренное железо справилось с нею, дело пошло быстрее.  После того, как черепная коробка была, наконец, открыта, бальзамировщик остановился, чтобы перевести дух.  Он снял и отбросил в сторону грязные перчатки, вытер пот со лба, искоса глядя на слабо дымящуюся от перегрева, распиленную кость.  Вскоре дымок перестал идти.  Тогда Ниферон с трудом поднялся и натянул чистые перчатки.  Без труда сняв верх черепной коробки, он долго, пристально вглядывался в мозговой срез.