Да, ошибки в диагнозе не было, вот она, опухоль.  Нежный, сочный багровый цветок огромных размеров, медленно распустившийся внутри головы рыжеволосого подростка и по мере своего роскошного, разрушительного цветения ласково отнявший жизнь.  Отчего семя цветка упало именно в этот прекрасный, здоровый мозг, кто его знает? Возникновение опухолей издавна объясняют волей богини Сехмет, якобы Ра послал богиню отомстить людям за то, что насмеялись над ним, и вот она придумала такую странную, страшную месть.  Там, в Священной Книге, вроде бы есть еще какая-то чушь по этому поводу: будто со временем богиня перестала различать, кто из людей смеялся над Ра, а кто нет, и теперь сыплет свои смертоносные семена куда попало.  Даже вот в голову ребенку попала, не промахнулась, а Бек еще укоряет его за непочтение к богам.  Но самое нелепое, что этого объяснения придерживаются все, не исключая лучших медиков Великого Египта, и ни у кого из них даже не мелькнет подозрение о собственной наивности.  Ни у кого до сих пор не возникало желания исследовать природу опухоли, ее физический состав, - все списывать на волю богов, конечно, легче, а , между тем, первым делом стоило бы рассмотреть возможность возникновения и развития этой самой опухоли у родственников заболевшего.  Вероятно, тут может быть связь, ведь родство – это, прежде всего, схожий состав крови. 
     Ниферон вздохнул и закрыл черепную коробку: времени исследовать опухоль не было.  Теперь нужно готовить соляной раствор и срочно начинать бальзамирование девочки, как иначе? Он и без того потратил уйму времени.  Уже приближалась к концу глухая, душная ночь, когда Ниферон, уложив девочку в соляной раствор, вышел на крыльцо лаборатории.  Силы оставляли его, ноги и руки едва повиновались.  Сейчас – быстро домой, принять ванну и спать, спать, спать! Ниферон, пошатываясь, как пьяный и поминутно спотыкаясь, побрел домой: багровый цветок опухоли отцветал перед его воспаленными глазами. 
     .  .  . 
      Приходит мохнатая, как гусеница, египетская тьма и пахнет она пряностями, подобно разгрызенной косточке ароматного персика.  Крепко спят набегавшиеся за день дети, и, кажется, ничто не в силах прервать их сон.  Но то – дети, а те, чьи ноги и руки растут, кажется, не по дням, а по часам, те, чья плоть, сладостно мучая своих пахнущих виноградом и солнцем обладателей, стремительно превращается во взрослую, - те спят шумно и беспокойно, вскрикивая во сне; и к рассвету простыни их становятся влажными от молодого, липкого пота.  Даже во сне стыдятся они: мальчики – девочек, девочки – мальчиков.  Но великую силу имеет таинственный зов пола: покидая растущего человека днем, он исправно настигает его каждой ночью.  Лишь с разлившимся Нилом сравнима кровь спящего подростка, бьется , беснуясь, она в своих берегах, и толчки этой крови гулко отдаются в облепленных сыпью ушных раковинах.  Перед рассветом сон особенно крепок, но не спит, чутко слушает ночь большеротая девочка, жена военачальника, за два дня до этого поившая Ниферона козьим молоком.  Совершенно нагая, сидит она перед окном, положив головку на пухлую ладонь и время от времени приподнимая ее, потому что дешевое колечко с поддельным лазуритом больно царапает щеку.  Просто так сидеть скучно: надо думать о чем-то или о ком-то. 
     Она думала бы о своих родителях, если б помнила их хотя бы приблизительно, но они умерли друг за другом от черной лихорадки и оставили ее полуторагодовалым ребенком.  Она думала бы о тех людях, что приютили ее после смерти родителей, - то была семья бедного садовника – однако попытка любого воспоминания о них всегда перебивалась у нее целым ворохом ароматно пахнущих мыслей о яблоках, персиках, гранатах, которые приносил старший сын хозяина.  Эти фрукты и были для нее основной пищей до четырнадцати лет - до самого превращения из девочки-сиротки в замужнюю госпожу.  Небольшой, но плотный и крепкий, коренастый Тиле, сводный брат, был тоже частью этих фруктовых воспоминаний.  Он был слишком беден, чтобы жениться, и успел покрыться крупными, юношескими прыщами еще тогда в ту пору, когда она была двенадцатилетней девочкой.  Тиле, бывало, сперва неотрывно смотрел, как она ела его персики, затем уводил чужую девочку за полуразвалившийся сарай и потной ладонью гладил ей ноги, руки, спину…
     Она, наконец, могла бы думать о муже, если б не боялась и хоть чуточку любила его.  Но пахнущий потом и перхотью, старый воин вызывал у нее жгучий страх еще с тех пор, когда он, едва получив в законное пользование девочку-подростка, причинил ей ни с чем не сравнимые страдания, от которых много дней потом хотелось умереть.  Но страдания эти повторялись по много раз в день, и, наконец, сделались привычными, как становится привычной мысль о грядущей смерти. 
     Она могла бы думать о собственном ребенке, лежащим в нарядном саркофаге под тяжестью влажного песка прямо за домом – если высунуться по пояс из окна, можно было даже различить место, где он закопан.  Но маленькие матери тревожатся о детях только в том случае, если те постоянно плачут и просят грудь, а ее сын спокойно спал, не плакал и ничего не просил, к тому же, господин Ниферон сделал ему такую красивую коробочку, что можно о нем не беспокоиться. 
     И девочка стала думать о Нифероне…
     Красивый, полный Ниферон не выходил из головы с тех пор, когда она первый увидела его, медленно идущего по улице мимо дома ее мужа.  А, может быть, в ту первую их встречу он шел сперва медленно, а затем все быстрее и быстрее: девочку поразило, как плавно развевался его плащ, как изящно и ладно дорогая ткань охватывала полные, женственно красивые плечи Ниферона.  А потом он бальзамировал ее ребенка, и какой у него был мягкий, внимательный голос, когда он обращался к маленькой матери! Девочка помнила испуг Ниферона тогда, возле лаборатории, прикосновение изнеженной руки к ее плечу… И когда забирали коробку с мумией… он так нежно держал девочкины руки, так жалел ее, как никто и никогда.  За одно такое прикосновение можно отдать… все, все! Почему он не захотел тогда зайти к ней в дом? Может быть, стыдился, ведь она – замужняя женщина? Или боялся ее мужа? Да нет, только не это, такие, как он, ничего, никогда не боятся.  Так что же? Неужто она не хороша собой? Девочка вскочила, наощупь порылась в своем уголке и достала осколок зеркала.  Но темнота еще не ушла из комнаты: только ей принадлежали на земле все предметы и лица.  Из зеркала на девочку смотрел подросший большеглазый волчонок.  Губ не было видно.  Расплывчатое лохматое пятно сердито сверкало черными, диковатыми зрачками маленького хищника.  Глаза девочки наполнились слезами. 
     .  .  . 
     Сил принять ванну у Ниферона, не спавшего двое суток, не было.  Он едва нашел в себе мужество раздеться, упал в кровать и заснул, как мертвый.  Снились Ниферону чужие руки, с бесцеремонной нежностью прикасающиеся к его собственному телу.  Неизвестные короткие пальцы обжигали прохладой, поглаживая с тыльной стороны его белые, широкие бедра, убирающие со лба волосы, пощипывающие кожу вокруг сосков.  Ниферону сделалось страшно.  Ничьим, ничьим рукам он не доверял собственного тела, и никогда не доверит.  Кто смеет трогать его? И тут откуда-то появился Фидек, весь перемазанный соком тутовника.  «Фидек…- с радостным ужасом кричал Ниферон,- я сплю, спаси меня…» Но мальчик обиженно выпятил нижнюю губу и отвернулся от него, зато вокруг бегали какие-то неотличимые друг от друга дети.  Они кричали, возились, и Ниферон знал, что где-то среди них хрипло смеялась коротко стриженая рыжеволосая девочка, тело которой он погрузил сегодня в соляной раствор. 
     Может быть, ее смех спугнет неизвестные руки, которые прикасаются к его телу? Но сладкая пытка продолжалась и была вдвое невыносима оттого, что он не мог во сне видеть лица существа, чьи касания длятся бесконечно, постепенно превращаясь в муку страсти. 
     «Милый…- раздался где-то совсем рядом с ним прерывающийся голос,- милый, проснись!» Прохладная, мягкая ладонь легла на покрытый испариной лоб Ниферона - в отличие от жарких, невесомых рук, терзающих его во сне, она обладала приятной тяжестью.  Ниферон вздрогнул и открыл глаза.  За окнами уже начинало светать, но в комнате по-прежнему царила ночь, и сквозь эту ночь, разбавленную слабым предутренним светом, он увидел прямо над собой склоненное лицо девочки.  Ниферон пригляделся.  Девочка, пахнущая козьим молоком, полулежала на кровати, слегка придавливая его колени ароматной тяжестью своего пышного тела.  «Сплю,- подумал Ниферон, снова роняя голову на подушки.  «Милый,- прохладная рука нежно погладила его щеку,- ты кричал во сне, и я решила тебя разбудить…» Нет, это не сон… Тогда что же? О боги… «Госпожа…» - изумленно прошептал Ниферон. 
     -Да, это я .  Девочка стыдливо опустила головку. 
     - Но как ты попала сюда? О боги, я сначала подумал, что вижу сон, - Ниферон, завернувшись в простыню, проворно вскочил с кровати.  Глаза его, близоруко прищурясь, разглядывали ночную гостью со смешанным чувством любопытства и еще не прошедшего мистического страха. 
     - Нет, я не сон… Я – это я…- девочка виновато сжалась, точно стараясь уменьшиться в размерах и занимать как можно меньше места в этой чужой спальне.