По бокам тянулись колесницы сановников, впрочем , добрая половина из них были пустыми.  Люди в одеждах из тончайшего шёлка чинно шли рядом и обсуждали добродетели покойного: «Сколь прекрасно происшедшее с ним… он наполнил собой сердце Хонсу в Фивах и великий бог позволил ему отправиться на запад и присоединиться ко многим поколениям своих слуг…»
      На водах Нила уже покачивались несколько судов.  Главное из них имело изящно изогнутые нос и корму, оканчивающуюся украшением в виде цветка папируса, палуба была драпирована пурпурной материей и полосками кожи. 
     Двенадцать жрецов подняли саркофаг и медленно внесли его на палубу.  Молодой жрец, облачённый в шкуру пантеры, шёл позади процессии и воскуривал фимиам.  Плакальщики остались на берегу и стояли, низко опустив головы: никто больше не издавал ни звука.  Удар шеста о берег нарушил всеобщую неподвижность: один-единственный матрос, управляющий судном, оттолкнулся от размытого половодьем берега.  Следом заскользили другие барки.  В одну из них погрузились плакальщики.  Над бурной, разлившейся рекой голоса и плач звучали медленнее и глуше, хотя люди кричали гораздо громче и беспорядочней, простирая с барок руки к царскому саркофагу.  Нил, точно старый, опытный слуга, шлифовал плач и стоны и доносил Фараону лишь самое необходимое.  На середине реки течение стало настолько сильным, что матросы с трудом управлялись с барками.  С другого берега за процессией следили тысячи глаз.  Несмотря на это, шествие сделалось более скромным.  Саркофаг теперь тащили в древней лодке с полозьями.  Следом, стараясь держаться стройным рядом, шли пешком жёны и дети Фараона, за ними -плакальщики.  Тии держалась поодаль.  Она не голосила и не рвала волос.  Когда под ремешок сандалий начали попадать мелкие острые камешки, Тии поняла, что пахотная земля закончилась и процессия подходит к подножию Фиванских гор.  Коров распрягли, и катафалк тащило теперь несколько мускулистых юношей-рабов.  Тии хорошо знала, что будет дальше и была в бешенстве от этого: вот все с надеждой смотрят на гору : где-то там богиня Хатхор в обличье коровы… заросли папируса на голом камне… богиня глядит оттуда на погребальное шествие.  Тии подняла голову и насмешливо взглянула на вершину горы.  Ей внезапно ударил в ноздри запах хлеба и вспомнились горы, покрытые дикой колючей травой, близ дома, где она выросла.  На вершине никого не было.  Спустя час, она вынуждена была кричать вместе с другими жёнами: «О господин мой, не покидай меня! Неужели тебе угодно расстаться со мной? Раньше ты бывал весел, теперь же молчишь и не проронишь ни слова…» И слышать, как молодые дворцовые дуры, откликались им: «Добрый пастырь отправляется в Землю вечности.  Тебя, любившего гулять по весенней земле, ныне крепко связывают ленты.  Ты, чьи хранилища были полны прекрасных одеяний, ныне спишь во вчерашних пеленах…»
      Наконец, саркофаг поместили в большой прямоугольный футляр, высеченный и украшенный надписями ещё при жизни умершего.  Вроде бы, на этом должно всё закончиться, так нет, ещё час будут раскладывать различные предметы: трости, оружие, амулеты, сундук с канопами, шкатулки со статуэтками, столы и стулья.  Да ещё фигурки «прорастающего Осириса», наполненные смесью песка с ячменём.  Они должны прорасти и приблизить момент воскрешения умершего.  Когда все покидали гробницу, Тии незаметно взяла одну фигурку.  Дождалась, пока скроется из глаз последняя человеческая фигура, и начала неистово тереть украденного Осириса между жёстких ладоней.  На ноги ей посыпалось зерно.  Запахло илом: должно быть, оттого, что в Ниле стремительно поднималась вода.  Поднявшийся ветер бешено гнал реку по высохшим пашням. 
     .  .  . 
     ПОГРЕБАЛЬНАЯ ПЕСНЬ АРФИСТА
     Добрый царь процветает в Дуате,
     Светлая смерть настигла его. 
     Поколенья сменяются, словно в Ниле вода,-
     Так было со времен предков. 
     Боги, жившие в древности,
     Погребены в пирамидах,
     Добрые люди былых времен
     Покоятся в своих гробницах. 
     Руки их возводили жилища,
     Никто не помнит теперь тех мест. 
     Погляди, что сталось со всеми…
     Слышу я речь Имхотепа,
     Слышу слова Джехдефхора,-
     Эти слова повторяет песок…
     Но где теперь их гробницы?
     Обвалилась на них земля,
     Никто не знает тех мест,
     Словно не было их никогда. 
     Никто еще не приходил назад,
     Никто не поведал, что там,
     Никто не сказал, в чем нуждаются мертвые,
     Чтобы утешить наши сердца. 
     Пока сами мы не придем в Царство Мертвых,
     Куда удалились они,
     Ничего не узнаем.  Утешься, сердце!
     Пусть бедное сердце забудет
     О приготовлении к жизни светлой…
     Следуй лишь душевному зову,
     Пока существуешь на свете. 
     Надуши свои волосы миром,
     Облачись в оживляющий шелк,
     Умасти свою кожу смолою,
     Принесенной в жертву богам. 
     Сохраняй драгоценные камни,
     Не забудь про утехи сердца, -
     Когда наступит день скорбный,
     Поникшее сердце оглохнет. 
     Плач наш мертвого не поднимет,
     Празднуй нынче свой день прекрасный,
     И не мучь себя суетою…
     Мертвеца не спасет богатство,
     Не вернулся никто из могилы. 
     .  .  . 
     Траур не был объявлен, на другой день после похорон шумный город занялся своими делами.  Во дворце усиленно готовились к коронации, все прекрасно понимали, что нельзя терять время: несчастный Рамзес, прикованный к стене сырой подземной тюрьмы, хотя и походил скорее на мёртвого, был ещё жив.  Его зрачки, отвыкшие от света , насквозь пропитанные тяжёлым воздухом подземелья, начали улавливать на стенах диковинные изображения, и юноша в ужасе сжимал губы, чтобы не закричать.  Кричать нельзя: могут подумать, что от страха он лишился рассудка, а это – позор для царского дома.  Рамзес не знал, что народу уже было объявлено об внезапно открывшейся у него, старшего сына умершего Фараона, тяжёлой душевной болезни.  Тем более, не подозревал о смутных терзаниях, смущавших душу его мачехи Тии.  Она в самом деле постоянно ощущала беспокойство, главной причиной которого был томящийся в темнице Рамзес .  Конечно, надо бы убить мальчишку, вон и старик Пабакикамун уже который день убеждает её в этом, но Тии всё медлила.  Смерть Царственного Супруга нисколько не терзала её, более того, униженная женщина считала её делом, благим для всех, в том числе –для него самого – разве пристало Фараону околевать от дурной болезни? А уж ей-то он заразился бы непременно, если б пожил подольше.  Но умертвить мальчика Рамсеса… живого, с золотистым пухом на коже и золотыми смеющимися глазами, взгляда которых уже теперь, несмотря на юный возраст их обладателя, искали самые красивые и знатные девушки… Он с самого раннего детства был таким прелестным и улыбчивым, а со временем превратился в настоящего красавца.  Она, было время, завидовала его покойнице матери, что у неё здоровый сын.  Но та вскоре умерла, а Тии взяла на себя заботу о всеми покинутом царственном ребёнке, и, видят боги, никогда не тяготилась этим.  Всего два года назад он был по-юношески пылко в неё влюблён и, хотя ужасно стеснялся этого, всё-таки дерзал приносить к дверям её покоев букеты жёлтых и розовых лилий, тех самых, что никогда не утрачивают свой сладострастный запах, несмотря на полуденную жару… Но оставить его в живых абсолютно невозможно! Конечно, мальчик не будет испытывать предсмертных мук, этого она не допустит.  Можно, к примеру, ввести ему под кожу сок ядовитого цветка, это сделает смерть быстрой и незаметной.  Ладно, пусть поживёт последнюю ночь, а там… И всё смешивалось у Тии перед глазами: сын, лепестки лилий, юноша на каменном полу.  Сон расслаблял мозг, медленно колыхая его - ей казалось, что в родном Гераклеополе горячий ветер колышет травы, налитые смертельным соком.  И по этой траве, неровно ступая маленькими полными ножками, идёт годовалый Рамзесик – зажав в кулачке ядовитый стебель, ребёнок подносит его к лицу…
     
     .  .