Он поспешил крикнуть прислужника: не было сомнений, что несчастный шёл издалека и умер по дороге.  Тело перенесли во двор храма, и здесь, под глиняным навесом, мёртвый мальчик , ко всеобщему ужасу, шумно всхлипнул и с лёгким хрипом выдохнул из обожженной солнцем груди струю воздуха.  Верховный жрец велел пригласить к больному врача, спустя несколько недель, юный странник, поднявшись на слабые, слегка кривоватые, ноги выходил во двор, садился на жёсткую траву и подолгу вглядывался в даль.  Он не помнил ни своего имени, ни куда и откуда он шёл, зато прекрасно знал грамоту, имел ровный красивый почерк, и был знаком даже с медициной.  Откуда всё это взялось в голове едва не умершего в пустыне подростка, никто не мог понять, да и понимать тут было нечего: раз чудо-мальчишку нашли возле храма, значит, сам Хор послал его на служение.  Мальчика нарекли Хором и оставили при храме.  Иногда Верховный жрец брал найдёныша с собой на прогулку, и, случалось, чувствовал нечто, похожее на страх: юнец умел смотреть так пристально, что старому Эхнатону становилось не по себе.  Тогда он доставал из кармана кусочек сушёного персика или щербета и молча протягивал Хору.  Хор наклонялся и осторожно брал лакомство с руки губами , подобно породистому жеребёнку.  Эхнатон приходил в изумление.  Обретенный мальчик ему нравился: он был ласков, покладист и обладал большими способностями.  Через два года он уже исполнял обязанности жреца хери-хеба. 
     .  .  . 
     
     «О великий Осирис, да буду я оправдан в Царстве Мертвых! Ты видишь, я поднимаюсь из Яйца в сокрытой земле.  Да будут даны мне мои уста, чтобы я мог говорить ими пред великим богом, богом Дуата! Пусть ладони моих рук не будут удержаны божественными посланниками любого бога.  То, что мне ненавистно – это кладбище.  Не дай мне вступить в пещеру вечной смерти.  Тело мое – это вечность.  Дай же мне обрести юность, соединившись с землей, да не будет тело мое подвержено разложению.  Страх следует за тобой, и ужас сеют твои руки.  Ты охватываешь миллионы лет руками народов, смертные собираются вокруг тебя.  Сестры твои даны тебе для наслаждений, боги же имеют страх перед твоим величием.  О великий Осирис! Я правогласный, я чист, мои руки поддерживают тебя.  Твоя доля будет с теми, которые ушли ранее.  О, даруй мне мои уста, чтобы я мог говорить здесь и чтобы я мог следовать за моим сердцем, когда оно будет проходить через огонь и тьму.  »
     .  .  . 
      Пока смуглый тридцатидвухлетний жрец приковывал к себе взгляды, а заодно сердца, горожан и редких проезжающих, Верховный жрец, глубокомысленно размышляя, кто после его смерти станет во главе Храма, всё чаще думал о Хоре: умён, сердцем чист и, главное, скромен… Чудесный человек, просто чудесный! Но старый Эхнатон заблуждался.  Скромным его подчинённый вовсе не был.  Напротив, Хор считал себя существом высшим, пятнадцать лет служения жрецом только ещё больше убедили его в этом мнении.  К тому же, он был хитёр и помнил многое, очень многое.  Иногда ему казалось: помнит даже, как его принесли птицы на крестьянское поле.  Что ж, быть принесённым священными птицами – неплохое начало жизни.  И сегодня в Гелеополе нет жреца, более благочестивого и трудолюбивого , чем он.  Взять одну только церемонию «отверзания уст» : сперва железной иглой, затем прутом из металла он за эти годы отверз уста и очи сотням умерших, ведь покойный должен хорошо видеть чаши весов на Суде Деяний.  Он приказывал принести для жертвоприношения утку и антилопу, и, когда у них отсекали головы, вливал в открытый рот мумии несколько капель жертвенной крови.  Далее следовали молитвы за умершего, и крепкий вдохновенный голос молящегося Хора казался многим голосом Осириса.  Хор больше десяти лет совершал эту утомительную церемонию и одинаково вдохновенно молился за покойников: ему не жалко, пусть идут с богом на свой Запад.  Но зависть невидимо грызла его душу, чёрных клубком сцепившихся пчёл нарастало в ней раздражение.  Что такого умеют боги, чего не знает и не умеет он? Дать жизнь, чтобы затем отобрать её – не велика наука! Боги - создатели смертных людей, а высшее существо должно своими руками создавать высших существ, даруя им на все времена бессмертие, молодость, красоту.  И сделать это нетрудно: надо только действовать в обратном порядке: прервать в самом расцвете земную жизнь, а потом дать её снова, уже вечную.  Давать жизнь – бальзамировать - он, Хор, умеет с юности: когда-то давно жил у человека, который научил его всему. 
     Он, безусловно, станет высшим существом, то, что для этого нужно сделать, для него никакой не труд. 
     Чтобы достичь цели, можно преодолеть всё, всё на свете.  Такая цель у него есть – это его собственный загробный мир, сплошь состоящий из красивых, добрых и покладистых существ, которых он никогда не имел рядом с собой в земной жизни.  Хор будет главным среди них, будет их богом .  Он оденет их в сверкающие одежды и на голову каждому подарит венок из роз и лилий.  Они пойдут за ним в диковинный сад Смерти и будут играть среди алых, белоснежных и сливочно-кремовых гортензий.  И он будет сидеть на траве и любовно смотреть на них, и будет смеяться, когда кто-нибудь из этих прелестных существ подбежит к нему и обовьёт руками за шею. 
     А когда его, Хора, питомцы кинутся к роднику и скинут там сверкающие одежды, запах молодого пота сольётся с невыразимым, приводящим в восторг, запахом фиолетового ила, того самого, кусочки которого богатые фивлянские юноши носят в волосах.  И он будет веселиться, и, может быть, даже подойдёт к одному из них и легко, точно играя, обнимет мускулистой рукой прохладное, тугое, мальчишеское тело…
     .  .  . 
     Жизнь при храме текла, подобно спокойной, никогда не меняющей собственное русло реке.  Хора эта размеренность приводила в тихое бешенство.  Он неотлучно был при храме, и уже много лет никуда не выезжал, не считая поездки в Баст.  Молодой жрец ездил в Баст перед прошлогодним Разливом рек.  Целью этого путешествия была встреча с Верховным жрецом: Эхнатон поручил Хору обратиться с прошением о снижении налога с храмовых земель.  Ослушаться было нельзя, хотя Хор и не очень верил в возможность такого снисхождения к гелиопольскому храму – налоги на землю в последнее время неуклонно росли.  Хор отправился выполнять поручение витающего в облаках Эхнатона и при разговоре с Верховным жрецом проявил максимум обаяния, что, на деле, было гораздо важнее логических доводов.  Верховный жрец, терпеливо выслушивающий по десятку в день подобных обращений, не склонен был уступать и на этот раз, однако ему очень понравился красивый, почтительный жрец из Гелиополя.  К тому же, он был человеком настроения, и, хотя настроение в этот день у него было плохое – возникли мучительные проблемы с пищеварением – этот гелиопольский красавец искусно рассмешил его, рассказав несколько уморительных историй про невинные развлечения, которые жрецы позволили себе во время прошлого храмового праздника.  В конце концов, Верховный жрец согласился снизить налоги, тем более, что, как он слышал, земли у гелиопольского храма были неурожайные и виноград, выращиваемый на них, почти весь скармливали местным беднякам: покупать его хоть за какую-то мало-мальски приемлемую цену никто из торговцев не хотел.  После того, как Верховный жрец ласково простился с Хором, тому предстояло, нигде не задерживаясь, возвращаться назад, в Гелиополь.  Но молодому жрецу хотелось хоть немного осмотреть окрестности.  Город жил в нищете.  Тут и там пахло разваренным ячменем, сушились серые, застиранные лохмотья, возле крохотных, грозящих каждую минуту обвалиться, лачуг лежали груды воняющих отходов.