«Ароматное масло из лотоса, - любил говаривать Саут, осторожно, точно пчелу, беря двумя пальцами крохотный глиняный сосуд,- дело моих рук!» Он опускал сосуд, и тыкал пальцем в худую, костлявую грудь.  Унет казалось, что нет противнее запаха, чем у этого масла из лотоса – оно воняло рыбьими плавниками, так ей тогда казалось.  Вот персиковое масло – совсем другое дело – пахнет высушенными на солнце косточками персика, и чистое, розовое, как будто в сосуд по ошибке налили ароматный сироп.  Девочка, быстро освоившись в доме, не раз тайно добиралась до него – древесная пробка вынималась просто, и можно было осторожно нюхать это чудо, представляя вокруг себя сад с диковинными фруктами.  Один раз Саут застукал ее.  Он быстро вышел из боковой комнаты и увидел, что девчонка роется на его любимом столе с благовониями.  Унет втянула голову в плечи, при этом не переставая сжимать в смуглой руке сосуд с драгоценным запахом.  Саут, почти вплотную приблизившись к нашкодившей служанке-певице, молча разжал ей руку, вынул сосуд, и, бережно закрывая его, искал глазами место, откуда девочка его могла взять.  Затем обернулся к замершей в ожидании грешнице, пытаясь вспомнить, как ее зовут.  Не вспомнил – тугое, душистое, почти уже женское тело девочки мешало думать.  Тогда Саут засмеялся и провел рукой по мягкой, со сдобными складками, девчонкиной шее.  « Тебе нравится этот запах персика? Я подарю тебе немного масла, только ты…» Голос его сделался срывающимся, он задыхался.  Он легко, слишком легко для своего почтенного возраста, поднял девочку и унес ее в боковую комнату.  Унет приняла это с покорством, как волю богов.  Груди ее уже были достаточно большими и круглыми, точно персики и тяжко тряслись при ходьбе – все говорило о том, что девочка созрела, и может жить с мужчиной.  Она жила с Саутом год, другой, третий, услаждая его слух и тело.  Может быть, ей мерещились другие песни, кто знает? Саут старел, и покорить себе хотя бы на несколько мгновений женское тело сделалось для него наразрешимой задачей.  Ночами он беспробудно спал на своей мягкой, набитой голубиным пухом, перине и видел легкие сны, а Унет все продолжала жить у него, потому что, чем суше становилась старческая плоть , тем больше душа старика нуждалась в ее песнях.  Однажды она встретила Хора в винограднике, неподалеку от храма.  Тело ее покрылось липким, обильным потом, зрачки сделались большими.  Жрец сорвал виноградную кисть, снял губами несколько черных ягод и, подержав их секунду- другую во рту, поморщился и выплюнул на землю.  Он резко обернулся, заметил взгляд молодой женщины, и ласковая, удивленная улыбка тронула его губы.  Унет показалось, что глаза жреца смотрят оценивающе – так глядят на незнакомых, высватанных невест и породистых лошадей.  «Смотри на меня, смотри еще…» - мысленно умоляла она.  Но молодой жрец отвернулся и быстро пошел прочь.  Походка его была легкой, пружинистой; большие, смуглые руки слегка двигались в такт шагам.  Весь облик уходящего черноволосого Хора был –музыка, каждое движение – мелодия песни.  Это была совершенно новая, незнакомая песня.  Унет бросилась к тому месту, где только что стоял жрец, и заметила на песке надкусанные виноградины.  Женщина засмеялась.  Потом подняла одну ягоду и поднесла к губам.  Глаза сами собой блаженно закрылись.  Виноград был прекрасен – слегка недозрелый, но ароматный, еще хранивший нежный, горячий вкус слюны мускулистого, божественного мальчика… Унет утратила сон.  Самой ей казалось, что слюна жреца отравила ее.  Песни стали другими – протяжными и долгими; так, наверно, поют в дальних, неизведанных землях, где реки покрываются от холода ледяной кожей и с небес сыплется белый порошок.  Но ей было тепло.  Унет не раз подходила к гелиопольскому храму и видела толпу, окружавшую молодого жреца.  Потом она сделалась смелее и во время храмовых праздников, когда жрецы выходили разговаривать с народом, сама приближалась к Хору и задавала вопросы о его богах.  Жрец отвечал всегда односложно и отворачивался, а она удалялась в свой дом, к своим песням, чтобы придумать новый вопрос.  От этой сладострастной игры в вопросы- ответы Унет редко что отвлекало.  Иногда старый Саут приказывал прилечь к нему и согреть постель, чаще – просил спеть, и в песнях забывалась она.  Молодой женщине чудился дом на окраине нищего селения, из которого пятнадцать лет и зим назад увез ее Саут.  Худая мать морщинистыми руками перебирала зерно, чужие взгляды пронзали тело насквозь.  Пылилась в сумерках дорога, ведущая в города, и по этой дороге, по этой пыли, навстречу ей шел улыбающийся, черноглазый Хор.  Унет всегда казалось во время песни – она бежит к нему навстречу, берет его красивую голову в свои руки… Так пела она - и дорожная пыль окутывала ее песни.  Наяву – было все то же, что десять лет назад.  Целый день перед зеркалом, черепаховые гребни, сумрачная тоска крови.  Тело пахло свежей, только что испеченной булкой.  Торговцы, приходившие в дом Саута, с удовольствием заговаривали с нею.  И все-таки она, Унет, добьется своего – никто еще не знает ее упорства.  Хор будет принадлежать ей – хотя бы день, хотя бы мгновение, этого мгновения Унет хватит на целую безрадостную жизнь.  Так думала темноволосая наложница Саута, и эти мысли заставляли густую, неповоротливую кровь сильнее биться в стенки сосудов.  Месяц выдался удушливо жаркий, птенцы ласточек кричали наверху, под крышей.  Унет думала целый день и искусала губы в кровь.  Наконец, упала роса, мимо окон прогнали коз.  Услышав нестройный звон подвесок на козьих шеях, Унет рассмеялась.  Она взяла на палец немного крови из прокушенной губы и стала водить им по окну.  Надо клясться кровью – это самая страшная клятва…Поколебавшись, Унет достала маленький, острый ножичек…Все смешалось, перепуталось в голове.  Ее позвали наверх, услаждать пением дряхлый, слабеющий слух Саута. 
     .  .  . 
     Ожидание – что может быть мучительнее и сладостнее его?
     Хор мучился – и был счастлив впервые в жизни.  Мертвый мальчик лежал и ждал его, постепенно превращаясь в роскошный, дивно пахнущий цветок.  Его аромат день ото дня становился прекраснее.  В первый день свежий загробный цветок издавал лишь слабенький трупный запах, вызывающий в своем владельце робкое шевеление чувств.  Во второй день он пахнул чуть слышнее, настойчивее – так пахнет испачканное детское белье.  На третий день аромат маленького мертвеца сделался настолько могущественным, что Хор, учуяв его издали, едва не задохнулся от счастья: это было то, о чем он не смел даже мечтать.  Его мальчик становился мумией, становился полноправным жителем его собственного, до умопомрачения прекрасного царства мертвых! Хор часами неотрывно глядел на него и вспоминал свое детство в Ахетоне, удушливый запах диких роз, право, ни в какое сравнение не идущий с имеющимся у него теперь запахом мальчика.  Белые, изнеженные руки учителя, кольцо с зеленым камнем на среднем пальце… И сам он – маленький страдалец, познавший столько боли в жизни.