- Вот, говорят, какой-то босяк швырнул камнем… Надо будет снять гнездо. 
     Хор поглядел на него с насмешливой иронией. 
     - Для чего, Нахт? Для чего ты будешь снимать гнездо? Хочешь заделаться наседкой?
     Нахт обиженно надул пухлые губы. 
     - Почему сразу наседкой? Выкормить птенцов – не велика задача.  Мы же вон кормим при храме сирот, а птица ест меньше человека…
     И, доверительно приблизившись вплотную, зашептал в самое ухо Хора:
     - Мне Эхнатон, знаешь, какой камень обещал, если я их выкормлю? Настоящий сапфир, и цвет такой изумительный – прямо бутон ириса…
     Хор отодвинулся от него и рассмеялся:
     - Бутон, говоришь? Так и сорвал бы себе ирис, а , Нахт? И птенцов не пришлось бы выкармливать…
     Тень набежала на широкое лицо Нахта.  Он хорошо знал, что остальные жрецы подсмеиваются над его пристрастием к камням. 
     Хор продолжал:
     - И потом, как ты будешь их выкармливать? Птицы вон день-деньской таскают в клюве всякую дрянь и суют этим обжорам.  Ты что, так же будешь? Имей в виду – я твоих школяров дрессировать не стану, пока ты там выслуживаешься перед Эхнатоном. 
     Нахт швырнул на землю лестницу и уставился вверх, в смеющиеся зрачки Хора. 
     - Это кто выслуживается?
     Хор, не отступая, смотрел на разозленного Нахта и радовался, сам не зная отчего, что вызвал в нем эту злость. 
     - Ты, кто же еще? Тоже мне – птичий папаша…
     Нахт – видно было - хотел что-то ответить ему, но сдержался и закусил губу.  Не обращая больше внимания на обидчика, он нагнулся за своей лестницей.  Хор повернулся и хотел, было, идти прочь, но предательски вздрагивающий голос Нахта догнал его. 
     - А ты, Хор, между прочим, вчера ночью шлялся где-то и пришел под утро… Думаешь, Эхнатон об этом не знает?
     Тело Хора мгновенно покрылось ледяным потом.  Может быть, придушить этого дурака, чтоб не трепал зря своим толстым языком? Но следующие слова Нахта слегка успокоили его. 
     - Так я и поверил, что ты заблудился… Небось, ходил к какой-нибудь девчонке…
     Произнеся последние слова, Нахт, испуганный, что сболтнул – таки лишнее, прикрыл рот маленькой, короткопалой рукой.  Но Хор неожиданно легко рассмеялся, точно сбросил с плеч какую-то тяжесть, подобную вот этой лестнице, которую он, Нахт, наконец – то, взвалил на себя.  Круто обернувшись, он поманил Нахта пальцем и, когда тот послушно подошел, ласково потрепал его по щеке:
     - Слушай, Нахт, а знаешь, почему старик Эхнатон пообещал тебе за такую пустяковую работу, как кормление птенцов, настоящий сапфир?
     И, не дожидаясь ответа, выпалил:
     - Потому что он уверен, что птенцы у тебя сдохнут и никакого камня ты не получишь… Спокойной ночи, Нахт!
     Хор быстро повернулся и направился к храму. 
     .  .  . 
     Кровь, кровь – с ней нет никакого сладу.  Все мышцы, все сухожилия напряжены до предела, воспаленный мозг отказывается повиноваться, руки и ноги потеют, делаются чужими, точно полученными взаймы.  Чье-то лицо, более знакомое, чем свое собственное, непрерывно стоит перед покрасневшими от бессонницы глазами – но слабы, неявны черты этого лица, точно очертания мелких косточек внутри не вызревшей еще до конца виноградной ягоды.  Люди называют это любовью, великие дурни всех времен слагают об этом стихи.  Тогда человек перестает думать.  Кровь решает за него.  А что остается человеку?
     Так думал Хор, вглядываясь в темноту.  Кровь звала его, гнала вперед, к таинственному цветку, расцветающему в заброшенной каменоломне, и он, призывая на помощь все внутренние силы, с великим трудом сдерживал ее, как сдерживает всадник молодую, необузданную лошадь.  Понимает ли глупая, горячая кровь, куда она зовет его?
     А, может быть, о его ночных отлучках давно всем известно и за ним установили слежку? Может быть, уже все в городе знают, куда пропал маленький Мереб? Его, Хора, схватят, будут пытать, наверное, казнят…
      Все равно, будь что будет.  Неслышно прикрывая дверь своей каморки, он неожиданно столкнулся с Яхмосом.  Тот перебирал босыми ногами по каменному полу и противно улыбался, как всегда.  Оба пришли в замешательство.  Ну уж нет, в этот раз никто и ничто не удержит его, Хора, наступившую ночь он проведет со своим мальчиком, пусть даже для этого придется убить и скормить шакалам омерзительного Яхмоса, по всей вероятности, шпионящего за ним.  Яхмос сделал шаг назад.  Его почему-то испугали глаза Хора, которым он всегда восхищался, может быть, даже был немного влюблен в него, как те маленькие девочки, что приходят на праздники в их храм. 
     - Что с тобой Хор? – голос его прошелестел тихо, точно какая-то неведомая сила проникла к нему в горло и сдавила голосовые связки. 
     - А что со мной? – изо всех сил стараясь казаться беззаботным, удивился Хор.  ( Если сейчас сдавить обеими руками шею Яхмоса, он, пожалуй, даже и не вскрикнет – вон как побледнел от неожиданности и страха.  Слишком быстро он не умрет – потребуется, скорее всего, минут десять- двенадцать – опять, опять задержка. )
     - Не знаю, Хор… Ты сегодня такой… странный.  Нахт обижен на тебя, знаешь, да?
     Говоря это, Яхмос, как видно, сам удивился своему уже кончившемуся испугу. 
     Хор склонил голову набок и попытался улыбнуться. 
     - Да, знаю.  Он всегда задирается первым.  И тут тоже – сапфир ему, видишь ли, пообещали за птенцов.  Можно подумать, мы все хуже него…( Нет, не двенадцать минут – нужно еще успеть спрятать тело, а это дольше, намного дольше.  В реку нельзя – могут увидеть, да и притом всплывет, чего доброго, или течением выбросит тело на берег, то-то будет переполоху.  Неужто придется тащить этого дурно пахнущего верблюда в ту же каменоломню, где лежит его сокровище? )
     - И все-таки ты не ссорься с ним, Хор.  Мы – жрецы, наше дело – служить богам, что тебе этот сапфир? Ты ведь никогда не увлекался камнями…
     Хор готов был продолжать этот разговор дольше и дольше: очевидно, Яхмос совсем не собирался его выслеживать.  И он, наконец, решился спросить как можно безразличнее:
     - А ты чего бродишь по ночам? Вон твой Нахт сегодня сказал, что, если я вышел в темноте подышать воздухом, то, значит, хожу к девчонкам.  Смотри, про тебя скажут то же самое…(Стоп, стоп! Зачем вообще убивать этого молодого простака? Слишком много риска, и притом – что здесь начнется, если он бесследно исчезнет? Нагонят стражи, будут обыскивать каждый куст, еще и в каменоломни доберутся – что тогда?)
     Яхмос приблизился к Хору почти вплотную и легонько погладил его рукав:
     - Я ничего такого не думаю…Ты – самый чистый из нас всех, и никогда не прикоснешься к женщине.  Нахт просто разозлился, вот и сказал глупость…Не обижайся, Хор, со всеми бывает.  – незваный утешитель гладил теперь его по плечу. 
     Хор стоял неподвижно, давал себя гладить, а, между тем, осторожно продолжал свой беззаботный допрос:
     - Ну а куда ты все-таки шел ночью, а, Яхмос? Давай признавайся, здесь все свои…
     - К тебе…
     - Ко мне? – голос Хора отвердел до камня.  Он вспомнил вчерашнюю бесплодную, беспокойную ночь.  Неужели сейчас начнется то же самое? Этот придурок, чего доброго, тоже сейчас признается ему в любви…
     - Да, к тебе, Хор.  Я хотел помирить вас с Нахтом.  Не дело это – жрецам быть в ссоре.  Мы каждый день воздаем хвалы богам, молимся за умерших, воскуряем благовония перед священным алтарем Хора… Все мы – братья, Хор…- в речи Яхмоса появился оттенок тот самый оттенок назидания, который его собеседник так ненавидел у Эхнатона.  – Подумай сам: как ты будешь завтра отверзать уста мертвому, если сердце твое замутнено злостью? Хочешь – я поговорю с Нахтом, и он извинится перед тобой?
     Хор заметно повеселел.  Даже отсрочка долгожданного свидания с мертвым возлюбленным не представлялась ему теперь в столь черном свете. 
     - Не надо, Яхмос, право, не стоит.  Я ведь и сам виноват, ты же знаешь, могу сам извиниться перед ним. 
     Яхмос рассмеялся и крепко обнял Хора.  Он видел – его слова возымели свое благостное действие. 
     - Конечно, конечно… Какой ты умница, Хор! Значит, мир, да?
     - Ну, разумеется – мир.  – Хор освободился от затянувшегося объятья и нарочито широко зевнул.  – Пойдем–ка, Яхмос, спать, завтра опять будет тяжелый день. 
     - Да-да, конечно, пойдем… Я так рад, так рад…- тараторил жрец, восхищенный собственным умением убеждать людей в их неправоте.