Женщины потрясали трещотками, мужчины играли на флейтах, пели и хлопали в ладоши. 
     Смуглые дети всех возрастов сбивались в кучки, играли, визжали и дрались, радуясь дню, в котором все дозволено.  В Храме все знали, что Верховному жрецу предстоит избрать «божественного посланника», как знали и то, что он наверняка изберет своего любимца – Хора.  Избранному жрецу предстояло очиститься в Доме утра, затем с зажженной курильницей следовать к святилищу, очищая дымом терпентинной смолы все промежуточные покои.  Взломать глиняную печать на двери, ведущей в святилище.  И распахнуть обе створки.  И приблизиться к позолоченной статуе великого бога Хора. 
     .  .  . 
     Жрец Хор впервые за всю свою жизнь тяготился предстоящим событием.  Невидимый никем, он стоял у задней двери храмовой пристройки и смотрел оттуда на играющих детей.  Тело его ныло, голова раскалывалась от боли.  Тряпичный мяч, который кидали мальчишки, тотчас с криком разбегаясь, мельтешил перед его воспаленными глазами, и Хору казалось, что это не детский мяч, а огромный, хищный поплавок, какой он однажды видел у крестьян, рыбачащих на Ниле.  Один из рыбаков объяснил тогда ему, что поплавок этот необычный, с секретом: он вонзается в горло рыбы и поворачивается там, раздирая внутренности.  Вдруг внимание его привлек странный белый блик на земле, вокруг которого столпились бросившие свою игру мальчишки.  Хор заставил себя напрячь зрение.  Первое, что он увидел, был отлетевший прямо к его ногам тонкий золотой браслет.  Хор перевел взгляд на детей: они лупили ногами по чему-то до странности белому и живому.  Да это же человек, мальчик… И маленькие дикари бьют его, бьют ногами.  Хор хотел крикнуть, но крик замер у него в горле.  Он сделал несколько решительных шагов вперед, и этого хватило, чтобы остановить драчунов.  Мальчишки разбежались, оставив на земле свою жертву.  Кудрявый, удивительно белокожий мальчуган не плакал, лишь мычал что-то, как будто разговаривал на каком-то своем, одному ему понятном языке.  Хор приблизился.  На белых, точно молоко кокоса, руках мальчишки кровоточили ссадины, кожа на обоих коленях тоже была содрана,- жрец заметил это раньше, чем протянул ему руку, помогая подняться.  Но мальчик глядел на протянутую руку с изумлением и страхом, и Хору пришлось низко наклониться к нему с ласковыми словами утешения.  В это мгновение он почувствовал, как мокрые от пота нестриженые кудри скользнули по его лицу, щеки обдало горячее, точно сотворенное неведомым ваятелем из сливок и меда, дыхание мальчика.  Хору показалось, что его собственный мозг состоит из тонких бамбуковых трубок, полых внутри, и по этим трубкам течет непонятная жидкость алого цвета.  Должно быть, от этого перед глазами появилась багровая река.  И по реке этой плыли все, кого он знал в жизни, плыла сама жизнь.  Он представил себя маленьким мальчиком, брошенным старшими ребятами посередине рисового поля.  Нет, он не мальчик, он стройный жрец и стоит посередине раззолоченного храма.  И белокурый агнец, жаждущий заклания, жаждущий быть принесенным на алтарь Вечной Жизни, влечет его за собой…
     .  .  . 
     Дорога немилосердно пылила.  Хор едва передвигал ноги от усталости.  Маленькое, почти невесомое, тело мальчика с каждым шагом казалось все более тяжелым.  При выходе из Гелиополя малыш время от времени поскуливал тонко, как волчонок.  Тонкие, точно нарисованные на белом лице, губы вздрагивали.  Потом он неожиданно смолк.  Хор несколько раз опускал свою ношу на землю, чтобы отдышаться.  Кудри паренька взмокли от пота, и от этого благоухали еще сильнее.  Хор трогал эти кудри, теребил их, ласкал, как в прохладную воду, окунал в них пылающее лицо.  Он чувствовал, что уже любит дивного мальчика – какие у него губы, носик, ресницы! И эти коричневые точечки вокруг носа… Такие веснушки бывают на лепестках дорогих лилий.  Убить неизвестного мальчика там, у храма, не представлялось возможным: слишком много людей сновало вокруг.  К тому же - кровь, кровь, убрать, спрятать которую не было времени.  Хор оглушил его ударом, не слишком сильным, чтобы не испортить форму затылка, и – вот, получил мальчика в свое вечное пользование. 
     Руки его дрожали, дыхание сделалось прерывистым от счастливого предвкушения.  Какой драгоценный подарок сделал ему великий Хор в честь празднества! Белый, белый мальчик, с чудесной кожей, красивыми ровными зубами, маленькими, игрушечными пальцами… О таком нельзя было даже мечтать, и вот, пожалуйста –счастье, счастье! Нет не боги – сам Хор раздобыл это ароматное чудо.  Мальчик будет принадлежать ему одному, его восхитительному загробному миру.  Никто и никогда не станет водить ртом по этим прохладным, молочным бедрам, кроме Хора. 
     Он принесет белого ребенка в каменоломню, перережет горло и тотчас примется за бальзамирование.  Стоп! Перережет горло… Но ведь на месте пореза останется широкая, красная полоса – какой ужас! Конечно, ее можно чем-нибудь замазать, но все это будет уже не то.  Правда, у Мереба он отнял жизнь тем же самым образом, но у того смуглая кожа – разрез почти не заметен.  Хор откинул назад безжизненную голову мальчика.  Какая нежная, изящная шея – каждая жилка просвечивается сквозь кожу! Если бы можно было оставить ее нетронутой! Но что делать – нельзя: прежде, чем даровать мальчику вечную жизнь, нужно отнять у него эту, земную.  Без ножа никак не обойтись: обыкновенное удушение делает шею вздутой, безобразной.  Тут главное – не испортить материал, иначе потом придется выбросить трупик на свалку.  Зачем ему в загробном мире калека с раздавленным горлом?
      Но, когда Хор опустил на землю свою белокурую ношу, стало ясно, что перерезать горло не потребуется.  Мальчик не шевелился – очевидно, он умер в дороге.  Теперь, на стол, точнее – на то, что его заменяет.  Хор разложил доски и, когда проходил мимо первого трофея, приветливо подмигнул Меребу.  Ему показалось, что лицо у того было обиженным.  «Ревнует…» - усмехнулся Хор, срывая с белого мальчика набедренную повязку и драгоценности.  Инструментов было непростительно мало: два ножа – большой и поменьше, маленькая лопаточка для прочистки органов, самодельные щипцы для мозга.  Настоящих щипцов – нифероновых, как их уже много лет называли бальзамировщики, в честь неудачливого изобретателя – ему достать не удалось – можно было легко навлечь на себя подозрения.  Да что там, эти –то никуда не годные инструменты Хор раздобыл чудом: один нож приобрел у знакомого гелиопольского бальзамировщика, ссылаясь на свой интерес к подобного рода вещам, большой нож, был, собственно, охотничьим, но, за неимением лучшего, приходилось орудовать им.  Кстати, именно этим ножом он перерезал горло счастливца Мереба… Лопаточку для очистки органов пришлось выкрасть у того же гелиопольского дурака, когда тот, оставив Хора в мастерской, вышел за чем- то, благо, все инструменты в страшном беспорядке были у него разбросаны на нескольких, не слишком чистых подносах.