Лена. . .  Я как-то сразу выделил ее из круга сверстниц.  Она отличалась не только стройностью, совершенными чертами лица, но и некой особой женственностью, обычно несвойственной шестнадцатилетним девушкам.  Кроме того, она было умна, эрудированна и обладала тонким чувством юмора.  Я влюбился, как только более-менее познакомился с их классом, и это была не просто влюбленность, не легкое влечение, это была страсть, черная и тяжелая, жгучая, как пламя напалма.  Самым страшным оказалось то, что это было сильнее меня.  Сильнее моего интеллекта, силы воли, жизненного опыта.  С такими сильными чувствами я никогда не сталкивался, я даже не подозревал, что на них способен.  Видимо для настоящей, взрослой любви надо созреть.  Настала пора и для меня.  Когда Лена входила в класс, все во мне сжималось, как перед прыжком в воду, во рту пересыхало, пульс подскакивал до невероятных значений, мысли путались, а руки начинали трястись, и мне стоило невероятных усилий унять дрожь.  Она же, естественно, воспринимала меня исключительно как педагога. . .  Когда урок в ее классе кончался, я обессилено падал на стул, вытирал пот платком, чувствуя себя боксером после десятого раунда.  Меня одолевала паранойя: мне казалось, что при виде меня одноклассницы Елены начинают о чем-то шептаться и бросать хитрые взгляды в мою сторону; и даже учителя, казалось мне, догадываются о чем-то, замолкая при моем приближении. 


      Вместе со страстью пришла и настоящая ревность.  Приближение к Лене любого из ее одноклассников действовало на меня как красная тряпка на быка, особенно я бесился, если они прикасались к ней.  Друга Лены, одиннадцатиклассника Сашу, неплохого, в общем-то, парня, я ненавидел лютой злобой.  Самым невыносимым для меня было наблюдать, как они обнимаются на переменах или идут, взявшись за руки по улице. 


      К чести своей должен заметить, что я выдержал испытание.  Я выдерживал ее взгляд, не спотыкался и не заикался в ее присутствие.  Я сумел убить в себе опасное чувство, которое без сомнения разрушило бы всю мою жизнь.  Я перегорел, в душе моей остался только пепел.  К концу учебного года я уже воспринимал Лену наравне со всеми прочими гимназистками, и только тупая ноющая боль время от времени напоминала о былой любви.  Но судьба (бог, космос, сама жизнь) любит глумиться над нами, смертными. . .  Я не видел Лену целое лето, и встретил только на 1 сентября.  Она еще больше похорошела, и, увидев ее, я на миг почувствовал острую боль под сердцем, словно шевельнулся засевший в теле осколок снаряда.  А потом я снимал на школьную видеокамеру торжественную линейку, ходил туда-сюда по залу, искал наилучший ракурс и все время ощущал на себе чей-то взгляд.  А потом я случайно увидел, как она смотрит на меня.  Ее глаза излучали совершенно неземной свет, и вот тогда мне стало по-настоящему страшно, потому что так могут светиться только глаза влюбленной женщины.  И в течение всего сентября Лена постоянно пыталась оказаться рядом со мной, заглянуть мне в глаза.  А на переменах она подходила, заводила разговор на первую попавшуюся тему и во время беседы старалась прикоснуться или даже прижаться ко мне своим юным телом.  Вроде как случайно.  И это тогда, когда я уверовал, что все мои страдания уже позади! А в прошлую пятницу я возвращался домой в сумерках и на одной из пустынных улиц услышал стук каблучков по асфальту, а, обернувшись, увидел хрупкую фигурку в плаще с капюшоном, быстро прижавшуюся к стене.  Как в песне: "И в темноте ты не видел ее лицо, Но ты же знал, что это была она!". . .  Она шла за мной, следила за мной.  Захотелось окликнуть ее, подойти, обнять, заговорить, ведь, в конце концов, у нас всего восемь лет разницы, но. . .  Чертова зашоренность, гребаные морально-этические установки! Естественно, я сделал вид, что никого не заметил. 


      К чему я все это? Я не знаю, насколько серьезны ее чувства, быть может, она просто играет со мной, ведь это чертовски весело - разбередить старую рану! Но чтобы ее разбередить, надо знать, что рана есть.  Вряд ли Лена, при всех ее достоинствах является таким тонким и наблюдательным психологом.  Даже когда мне было очень плохо, я не выдавал себя ничем, ни взглядом, ни жестом.  В этом я готов поклясться.  Сила воли и выдержка свое дело сделали.  Но вот моя паранойя снова вернулась ко мне: вновь шепчутся одноклассницы Лены, хитро стреляя глазами в мою сторону, и даже парни время от времени задают вопросы типа "А вам кто-нибудь нравится из нашего класса?". 


      Сегодня 11 `А' был у меня третьим уроком.  Мы неплохо поработали и даже успели мило побеседовать в оставшееся до перемены время на посторонние темы.  При этом я изо всех сил старался никак не выделять Лену среди прочих учеников этого класса, хотя она, напротив, делала все, чтобы обратить на себя мое внимание.  Потом прозвенел звонок, и в классе остались только я и Герман Неклюдов, сын одного из работников городской администрации.  Неклюдова я не люблю за его редкостный цинизм, а также за то, что не без помощи его папаши в этом году закрыли мой экологический кружок. 


      - Можно задать вам один вопросик? - вкрадчиво поинтересовался Герман. 


      - Задавай, - разрешил я, не почуяв подвоха. 


      - А вы с Ленкой уже спите?


      Как говорится, и сам ты дурак, и шутки у тебя дурацкие. . .  Так, значит ее чувства ко мне для одноклассников уже не секрет.  Бедная девочка! Увы, умение скрывать свои чувства от окружающих приходит только с возрастом. 


      - Слушай, Неклюдов, - произнес я, боясь сорваться и показать, что вопрос меня задел.  - Тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил, что подобного рода вопросы задавать не этично? Но если тебя так интересует: нет, не спим.  Удовлетворен? Все, урок окончен, до свидания!


      Для пущей доходчивости я мягко подтолкнул Германа в направлении дверного проема.  В тот же момент от локтя к кончикам пальцев пробежали уже привычные струйки.  "Ровно в восемь!" - шепнул я.