Где-то в черной холодной бесконечности, усыпанной серебряным сиянием умирающих звезд и обласканной светом неизвестных планет, странный мир, что находится глубоко в душе каждого живого существа, породил белокожую девушку с катаной, мрачный бриллиант, сверкающий лишь для избранных. 
     Она танцевала, извиваясь подобно змее, ее клинок, холодящий ее кожу и такой же белый, сверкал, пульсируя серебристыми волнами назло разбитым светилам, звездам. 
     Ее движения были настолько изящны, отточены, плавны, что создавалось стойкое ощущение искаженности пространства вокруг нее, ее нереальности… Хотя она и так не была реальной… Она была похожа на каплю ртути, переливающейся странной космической палитрой, меняющей форму, потакая воображению чего-то божественного…
     Ее прекрасные волосы были так черны, что казались блестящими, и этот блеск сверкал подобно алмазам в кристально-чистой воде; наркотический аромат, который они источали, не мог перебить даже парализующий чувства холод этой вечной мертвой пустоты, и от одного взгляда на эти сверкающие локоны хватало, чтобы жестоко травмировать воображение, погрузив разум в дурманящую бесконечную мягкость и нежность…
     Сплетаясь с клинком, который, казалось, тоже был живым, она смеялась, и этот чистый беззаботный смех разносился далеко за пределы этого мира.  Боги спускались с фантастических вершин далеких планет, покидали свои сверкающие цитадели невероятной архитектуры; демоны поднимались из черных и жарких глубин преисподней, покидали людские кошмары, чтобы насладиться этим ирреалистичным танцем. 
     Они впились в нее своими жадными взорами, видевшими миллионы эпох и миллионы миров, а она танцует, танцует в торжественном безмолвии, в каждом движении сливаясь с клинком, который, словно в противоположность ее черным как ночь глазам и подобным тьме, вдруг обретшей плоть, волосам, сверкал, обжигая глаза зрителей серебром.  И музыка, неземная, божественно-демоническая музыка, которую придумывал сам для себя каждый из наблюдателей, окутывала пространство вокруг искусительницы, оставляя только изящество змеиных движений, таких быстрых, что никто не видел ничего, кроме вспышек белого, подернутого мягкой черной дымкой, но всем они казались самым прекрасным, что видели они за свое вечное существование. . . 
     .