Расуль Ягудин
     
     Подробные пояснения к рассказу здесь http://www. border. forum24. ru/?1-15-0-00000003-000-0-0-1224925294 в начале и в конце темы
     
     Рассказ представляет из себя синтезированные и дофантазированные до логического финала совершенно одинаковые истории, которые я слышал от десятков абсолютно разных, не похожих друг на друга, не знакомых между собой женщин со всех концов света, и все они клялись, что это происходило с ними на самом деле.  (Женщины, вообще, способны рассказать массу интересного, если умеешь задавать им вопросы – заверяю как журналист). 
      Прекрасных читательниц я даже не спрашиваю, случалось ли с ними нечто, подобное описанному в рассказе, - просто знаю, что да.  Единственный вопрос, который меня мучает – а бывали ли женщины, которые в такого рода ситуации в точке принятия решения принимали решение не такое, а противоположное… и что с ними после этого стало.  Но данному вопросу, по всей вероятности, так и суждено остаться без ответа.  Поскольку их уже не спросишь.  Р. Я. 
     
     НОЧНОЙ ЗВЕРЬ
     
     В своем фильме "Дракула" я постарался передать смутные ощущения человеческих снов, среди которых основополагающими являются страх и секс.  Фрэнсис Форд Коппола
     
     Ленора вошла в комнату, зябко вздрагивая в одной комбинации на голое тело.  Эти чёртовы летние холода её убивали, не говоря уж о том, что она лишилась возможности появляться на улице полуголой, привлекая липкие гладящие взгляды прохожих и наслаждаясь едва уловимыми прикосновениями этих взглядов к своему телу, которые ощущала почти физически – Господи, как это было приятно, откровенно говоря, Ленора не успевала менять трусики, всегда мокрые в самом донышке от перманентного возбуждения, да-да, именно так, перманентного, Леноре ужасно нравилось это слово, оно звучало интимно и вибрирующе, и от этого звучания её вагина набухала сама по себе, набухала и через какое-то время начинала сочиться крупными тяжёлыми каплями, мгновенно впитываемыми её трусиками, и когда на это замечательное ощущение накладывались чьи-то жадные взгляды, она почти что готова была кончить просто так, и она кончила бы без проблем, если бы не была девушкой с принципами, а среди принципов её наиважнейшим был наиважнейший – никогда не кончать без партнёра, она же, бля, не какая-то там прыщавая онанистка. 
     С этой светлой мыслью Ленора с удовольствием посмотрела на себя в зеркало, особенно задержав взгяд на недусмысленно просвечивающих сквозь розовый шёлк сосках и опушённом густыми волосами участке в нижней части живота.  Да уж, ей нет никакой нужды заниматься самоудовлетворением, уж для неё-то партнёры всегда найдутся и всегда находились, особенно в жару, когда она, вертя задницей, появлялась на улице в топике и обтягивающих эластичных шортах, да и вот этот её видок в одной короткой прозрачной комбинации, под которым нет ничего, приводил её особо приближённых друзей в состояние транса.  Сейчас, конечно, в эти хреновы холода на улице лишка не посверкаешь тем, чем надо, да и все постоянные ёбари поразъехались по случаю лета туда-сюда.  Впрочем, насрать на них, так даже лучше, зато теперь она выходит на съём без опаски кого-то из них встретить, а на дискотеках в закрытых помещениях вполне тепло, чтобы слегка обнажиться и привлечь ещё какого-нибудь козла, особенно Ленору прикалывало трахнуться прямо там, на дискотеке, где-нибудь в закутке, скрытом неустойчивыми тенями от светомузыки, быстро, удобно, необременительно (да-да, необременительно, Леноре ужасно нравилось и это слово, оно тоже звучало сексуально и возбуждающе, хотя и в меньшей степени, чем перманентно), и оч-ч-чень-оч-ч-чень приятно, она, короче, при таком экстремальном (тоже вкусненькое слово, подумала Ленора) трахе кончала за пять секунд.  Сегодня был как раз такой случай, так что Ленора вновь совместила приятное с полезным – и удовольствие получила, и не придётся тесниться в чужой постели, слушая козлиный храп, сейчас она рухнет головой в свою собственную подушку и вырубится одна на широкой удобной кровати до следующего съёма.  Ленора ещё раз с удовольствием оглядела себя в зеркало и слегка пошевелилась всем телом, словно огромная кошка, просто для того, чтобы почувствовать, как нежный шёлк скользит по соскам и ягодицам, сразу наполняя вагину теплом возбуждения. 
     Сон снился какой-то странный.  И не потому, что он был эротическим, другие сны Леноре и не снились, а просто… сон был странным.  Очень яркие цвета, заставляющие её тело извиваться в экстазе предвкушения.  Музыка, не похожая на музыку, какое-то меняющеся гудение, тоже заставляющее её корчиться и трепетать в постели.  Много фруктов, пылающих жаркими огнями в кромешной мгле, словно раскалённых, как клитор перед оргазмом, складки одежд, томно изгибающиеся, как изнемогшие от любовного экстаза человеческие тела… много человеческих тел.  Из этой вакханалии (Леноре уж-ж-жа-а-асно нравилось и это слово, оно напоминало по звуку тяжёлое, распалённое и захлёбывающееся мужское дыхание на её шее) на неё смотрели чьи-то красные нечеловеческие глаза с продольными разрезами, косо поднимающимися боковыми уголками к смутно различимым острым собачьим ушам, и вертикальными лезвиями зрачков.  Глаза смотрели на неё, неотступно и неумолимо следя за ней в этом нагромождении и какофонии (Леноре просто страх как нравилось это слово, оно навевало мысли о полном, безудержном, полубеспамятном похабстве, не ограничиваемом ничем), и Ленора корчилась под этим взглядом, физически чувствуя, как узкие зрачки, словно ледяная сталь двух ножей проникают в самую глубину её женского естества, нежно и беспощадно взрезая её трепещущую возбужденную плоть – и тут внезапно её тело пронзила острая боль, и Ленора дернулась, просыпаясь. 
     Она лежала в своей вполне обычной, до мелочей знакомой комнате, привычно заваленной беспорядком – всё как-то некогда было прибираться, до этого ли, когда столько превосходных самцов, бесследно исчезая, проходят мимо её жизни, тут только успевай подсекать, да хрен с ней, с уборкой, для того ли живём? Но на сей раз среди привычного беспорядка было что-то не то.  Темнота была какой-то пухлой и упругой, словно набухшей влагой, как влагалище огромного, остро пахнущего зверя, часто дышащего, поводя боками, и темнота была не абсолютной, она чуть заметно мерцала посторонним светом, смешивающимся со светом луны за окном, выпуклой, как чей-то опухший после орально-генитального контакта рот, и все предметы в комнате влажно блестели, как будто покрытые тонким слоем горячего пота, и…
     и на неё по-прежнему кто-то смотрел из стоячей красноватой мглы. 
     Сначала невидимый взгляд был словно направлен отовсюду, затем он вдруг как будто сжался и локализовался в одной точке и затем плавно переместился вокруг неё, и от этого движения смертельный ледяной ужас вдруг сжал железными тисками грудную клетку девушки, не давая закричать и даже вздохнуть.  Потом тиски страха на миг словно ослабли, и Ленора набрала полную грудь воздуха, готовясь пронзительно закричать, но в этот момент вдруг всё исчезло, настолько внезапно, что Леноре показалось, будто это был просто мгновенный глюк, навеянный странным и необычным сном, сейчас же в комнате всё было в порядке, воздух был сух и прохладен, и вещи и предметы в комнате ничем не блестели, и никакой посторонний свет, красно-белый и плотный, как звериное тело, и ядовитый, словно проникший из на миг открывшейся двери в ад, не плыл призрачной вуалью в полутьме.  И за окном была обычная луна.  Круглая и большая…
     “ГОСПОДИ!!!”, – подумала Ленора. 
     Она чувствовала, что вся мелко дрожит, и одновременно она с ужасом и непривычным отвращением ощущала, как тяжёлая и вязкая густая влага вытекает из ее промежности, создавая мокрое пятно на простыне.  Ленора приподнялась, опираясь спиной на подушку, судорожно захлёбываясь воздухом, и некоторое время сидела так, пытаясь прийти в себя.  Наконец, слегка совладав с собой, она встала и направилась на кухню.  Тугая струя холодной воды с угрожающим звоном ударила в дно фаянсовой чашки и тонко застонала, становясь всё грубее и басовитее по мере того, как чашка наполнялась водой.  Ленора опорожнила чашку одним взмахом, как будто это было мартини, и тут же наполнила ещё одну.  “На хрен, – подумала она, помаленьку приходя в обычное расположение духа.  – Надо побольше трахаться.  Тогда не привидится хер знает что”…
     …В мире было безлюдно и холодно, и из этого пустого и по-мёртвому гулкого мира кто-то снова смотрел в неё прицельным кинжальным огнём красных глаз, глаза пылали безумной силой и страстью и были настолько ярки, что затмевали луну, но теперь сквозь вновь охвативший её ужас, Ленора понимала, что на земле больше не осталось никого, и они теперь только двое, а значит, ей придётся принять того, кто обладает такими странными и страшными, голодными красными глазами с вертикально, торчком стоящими щёлками бездонных чёрных зрачков.  И, конечно, ей придётся с ним трахаться, с последним из живых существ на земле, а он, судя по остервенелым яростным глазам, должен быть весьма энергичен и сексапилен и даже, возможно, властен и груб, а Леноре всегда нравились властные и грубые мужчины, особенно те, что догадывались причинять ей боль, и от этой смутной мысли в глубине горячечного сна, она вновь почувствовала сладкое тепло в промежности и почувствовала, как половые губы мягко раскрылись, словно лепестки, и густа горячая влага вновь потекла из неё на простыню, смачивая уже подсохшее пятно…
     Ленора медленно и неохотно выплывала из глубин сна, со смутным страхом осознавая, что действительность наяву окажется ужасней, чем то, что она может увидеть во сне, но кто-то словно шептал ей в ухо странные гортанные слова, которых она не понимала, но это всё слова были ужасно приятные и сексуальные и создавали томление в её груди, заставляя изгибаться телом вверх…
     В комнате опять было что-то необычное, но теперь чей-то голодный взгляд не блуждал по комнате, а был направлен на её обнаженные ноги (чёрт, когда же она успела сбросить с себя одеяло?) из одной точки и был неподвижен, как раскалённая луна за близким окном, и Ленора, ещё не открыв глаза, уже переместила зрачки под веками навстречу этому взгляду, туда, влево от кровати, где левее двери была особенно кромешная тень, и разомкнула веки. 
     Он стоял там возле холодильника, и его смутный силуэт был едва различим во мгле, только странные волчьи глаза, всё так же фосфоресцирующие алым пламенем, отчётливо виднелись во мраке на крупной безволосой голове с острыми ушами.  Он стоял совершенно неподвижно, и когда Ленора уловила боковым зрением линию его бедра, ей показалось, что он полностью обнажён.  Сжатая парализующим страхом и одновременно движимая странным и душным, перехватывающим горло возбуждением, она сдвинулась по мокрой простыне, опуская босые ноги на пол, и, когда она встала, густая жидкость, пылающая огнём и одновременно обжигающая ледяным холодом, потекла из неё, заливая двумя сплошными потоками ноги с внутренних сторон. , её промежность вибрировала и непрерывно сокращалась, источая из себя непрерывный ароматный поток слизи, и Ленора тяжёло и с хрипом дышала, чувствуя приближающийся оргазм.  Она подошла к нему на расстояние вытянутой руки и теперь смогла рассмотреть в странном и опасном свете полной луны поджарую и литую мускулистую медвежью фигуру с острыми булавочками алых глаз, нестерпимым светом пылающих в темноте.  Он был высок и массивен, и густые заросли блестящих чёрных курчавых волос, покрывающих всё тело, усиливали его сходство с медведвем или каким-то другим могучим прекрасным зверем – короче, он выглядел что надо, именно таким Ленора представляла себе идеал самца…
     Его громадный член торчал, словно дубина, и был нацелен сверкающим тёмно-вишнёвым кончиком прямо промеж её грудей. 
     Ленора нервно дёрнулась и потянула вперёд руку, испытывая безотчётное и непреодолимое желание погрузить пальцы в густые заросли на его выпуклой груди, и он растаял в воздухе именно в этот миг.  Это было так неожиданно и обидно, что в первый миг Ленора чуть не расплакалась, и лишь затем трезвое ощущение ужаса от происходящего вновь заполнило её тело до кончиков ногтей на ногах… ощущение ужаса и безумного, страстного желания прижаться грудью к этому горячему и мощному и шелковисто гладкому от черной курчавой поросли телу.  Она присела на край кровати, зябко кутаясь в шёлковую комбинацию и чувствуя, как стремительно высыхает на ней её же собственная влага и почему-то не желая обернуться одеялом, словно он вот-вот должен был прийти к ней снова, и ей следовало оказаться перед ним во всей своей полуобнажённой красе… чтобы он больше не ушёл, и разбухшая к своему закату луна заливала багровым светом комнату, порождая призрачные и страстно изгибающиеся силуэты возле кровати…
     …Красные глаза вновь смотрели в неё из мрака.  Ленора плавно плыла по тоннелю среди гибких стен, сокращающихся напряжёнными мускулами, тоннель слегка изгибался вниз, уходя всё глубже и глубже, и становилась всё непроглядней тьма, словно земной свет понемногу терялся, умирая позади, и лишь больное жестокое мерцание чего-то белого отбрасывало блики на влажные стены вокруг неё, красные глаза пристально и сосредоточенно смотрели на неё откуда-то сбоку, алое пламя уже переполнило их и потекло, словно раскалённая вулканическая лава, каплями по жёсткому лицу, каплями странных, полыхающих остывающе багровым цветом слёз. 
     – Ммммгхынннотумммхххх. . . , – низким равнодушным голосом вдруг сказал ей кто-то в самое ухо, Ленора изогнулась в мучительной страстной судороге желания и на миг дёрнулась назад, вдруг охваченная безотчётным отчаянием и страхом, но стенки тоннеля вдруг сжались стальными мышцами, обхватив её всю в жаркое жадное объятие и запульсировали, страстно сокращаясь и елозя по её телу, поток влагалищной смазки мягко обернул её всю во влажный упругий кокон, впитываясь в кожу и мозг, затем чья-то жёсткая рука коснулась её ступней и начала ласкающе перемещаться по чуткой коже вверх, мягко и потихоньку раздвигая бедра, а сжимающие её стенки влагалища всё вибрировали и сокращались, ритмично, страстно и равнодушно, продавливаясь плотью в каждый изгиб её тела, в этот момент чужая рука достигла её промежности и коснулась неутомимо шевелящимися, словно черви, пальцами внешних половых губ, от этого прикосновения мгновенно разошедшихся в сторону и открывших мокрое нутро, Ленора снова забилась в непроницаемом удушливом объятье, и это её движение отдалось далёким низким гулом, словно застонал от наслаждения огромный зверь, и упругий облепляющий её ствол слегка встряхнулся, усмиряя её рывок, продолжая тереться всей мокрой липкой плоскостью по её плечам и бёдрам, по её груди и задыхающемуся лицу…
     …Ленора медленно, с хрипом и стоном выплывала из сна, чувствуя, как горячий пот заливает её тело, стекая каплями на постель, одеяло, обернувшееся вокруг головы, словно капюшон висельника, давило на лицо и забивалось в рот, не давая дышать и кричать и создавая вокруг непроглядную мглу, и от этого Ленора не видела ничего вокруг, она все плакала и напрягала мышцы, пытаясь содрать липкое мокрое одеяло со своего тела, и ещё не избавившись от его пут, она вдруг почувствовала…
     она почувствовала, как чья-то рука продолжает касаться её промежности, неторопливыми ритмичными движениями растирая мокрую щель по все длине.  Ленора приглушённо вскрикнула под одеялом и засучила ногами, пытаясь избавиться от присутствия чужой руки, и тут же другая рука, лежавшая на бедре, отвердела, прижимая её к постели, и на вторую ногу легло чугунное мускулистое колено, и в следующее мгновение два пальца чужой руки вошли в её влагалище внезапно и глубоко, погрузившись туда целиком, Ленора застыла, как натянутая струна и затрепетала от не изведанного прежде наслаждения.  В этот момент ей удалось, наконец, отбросить в сторону одеяло, и она судорожно втянула в лёгкие ледяной воздух.  В нижней части кровати, в её ногах, шевелилась какая-то непроницаемая и бесформенная глыба мрака, Ленора заморгала глазами, пытаясь хоть что-то разглядеть и вновь задёргалась, стремясь вырваться из- под его невыносимой тяжести, но тут же две вдруг отчётливо проявившиеся в лунном свете могучие волосатые руки дёрнули её к себе за лодыжки, распяливая ноги в разные стороны с такой силой, что у неё в паху затрещали связки, в глыбе мрака стремительно стало проступать массивное громадное тело, по медвежьи заросшее густым ковром волос, на котором чёрным мячиком сидела почему-то совершенно голая кожистая круглая голова с треугольными звериными, тоже кожистыми, ушами и острыми лисьими красными глазами, и Ленора успела сквозь горячечный дурман возбуждения испугаться их равнодушного пристального вгляда, когда огромная поджарая туша вдруг нависла над ней, мохнатые выпуклые ляжки упёрлись изнутри в её бедра, до предела растопырив по сторонам, и громадный свинцовый пенис поначалу мягко и интимно коснулся её раскрытых половых губ.  Ленора задёргалась в последнем проблеске разума, но тяжёлая волосатая грудь уже навалилась ей на лицо, и она вновь начала задыхаться от забивших ей рот и нос густых волос, и в этот момент нечеловечески огромный член, неторопливо и неостановимо, со скрипом и легким треском надрывая края входа, начал проникать в её влагалище.  Ленора рванулась, снова из последних сил пытаясь сопротивляться охватившему её огненному пламени возбуждения и боли, но неподъёмное и горячее, жарко дышащее тело на ней даже не шелохнулось, продолжая придавливать её к кровати, грохот чужого сердца колокольным звоном гремел в её ушах, чудовищный пульсирующий член продолжал всё так же неторопливо входить в глубину, вот он словно достиг самого горла, и Ленора захрипела от ощущения сдавленности трахеи, затем вдруг спокойно потянулся назад, освобождая тело Леноры от страшного давления внутри и внезапно вновь с силой вошёл в неё во всю длину, на сей раз резко и быстро, взорвав белой вспышкой пламени её разум, затем он качнулся назад и затем вперёд снова, затем опять и опять, раскачивая её маленькое хрупкое тело на простыне, как бумажный кораблик, и черный мрак безумия и страсти начал помаленьку заволакивать её мозг…
     
     Утро пришло, как обычно в последнее время, холодное, и Дина недовольно морщилась, с раздражением собирая на груди махровый халат и осторожно, без стука, чтобы не разбудить с утра Ленору, ставя на зажжённую конфорку чайник.  Всё, на хрен, пошло кувырком, словно мир и жизнь утратили какие-то внутренние связи и, главное, стержнеобразующий смысл, и теперь неизбежно, сначала медленно, затем всё быстрее и быстрее начали расползаться в две дерьмовые лужи блевотины, состоящие из внешне узнаваемых, но уже не годных к употреблению остатков недопереваренной херни.  Эти холода посреди лета, на хер, не лето, а хер знает что, оно её, Дину, заставляет деградировать, вот она уже напялила на себя с утра махровый банный халат лишь потому, что он теплее, вместо того, кайфного, из натурального японского шёлка, то с невероятной откровенностью обрисовывающего, то с неожиданной таинственностью и намёком на сладкие секреты скрывающего её довольно массивную, но ещё вполне сносную фигуру – во всяком случае, мужики с этого халата тащились, а чего – она, Дина, ещё не старая, сорок лет, бёдра, правда широковаты, но живот не выпирает, и грудь, хоть и полная, а не свисает к брюху мешками, как у той суки из их школы, что с пацанами мацалась по подъездам уже в двенадцать лет… хмм-даа, надо же было случиться, что её собственная дочь стала такой, ей, конечно, не двенадцать, но, на хер, что за проблядь, ладно если всё только тискается и блюдёт девственность, а если не целка, то значит, все эти козлы, что мелькали перед окнами, трахали её по всем углам, и зачем она тогда согласилась, когда Ленора заявила, что будет ходить к гинекологу отдельно от неё, а тут навалилось, бля, со всех сторон, город полон страшных историй типа люди дохнут, как на войне, всё утопает в страхе и крови, на улицу-то уже никто не выходит, а это идиотка шляется по кабакам, ох, Господи, не дай Бог, эх, бля-а-а-а, от всего этого конечно деградируешь, вон, бля, с утра в махровом халате, как старая курица, скоро начнёт, бля, башкирской шалью обёртывать задницу, завязывая узлом на животе. 
     Дина взяла горячую чашку двумя руками, чтобы хоть немного согрелись пальцы, и с удовольствием сделал глоток горячего кофе, чувствуя, как согреваются её внутренности и кровь начинает быстрее струиться по жилам.  Все изменилось, подумала она, всё рушится к чертям, и даже самая сладкая утренняя чашка кофе не доставляет такого удовольствия, как раньше, может, потому, что кофе может согреть только тело, а усталая душа и усталый мозг всё так же мучительно ворочаются в липкой паутине необъяснимого отчаяния, как будто жизнь неожиданно утратила свою плоть и стала призрачной и тусклой, как неясный ночной свет полной луны.  Что она упустила, что она сделала не так, почему всё вдруг утратило значение, и то, чем была наполнена её жизнь ещё со школы, стало казаться глупым и пустым? Дина прошла к окну, не замечая, что тяжело шаркает ногами и горбится, как древняя старуха, и выглянула на улицу, сама не зная, что она хочет там увидеть… да там и не на что было смотреть – всё те же мёртвые обезлюдевшие улицы, словно после чумы, в чахлой коронке замерзающих тихих деревьев.  Дина уже привыкла к хреновому настроению по утрам и успокаивала себя тем, что это обычный признак трудного, переходного и так далее возраста, который, по словам Расуля Ягудина, наиболее остро проходит именно на сорокалетнем рубеже, и… Дина уже давно старалась не признаться самой себе в каком-то новом и жутком неясном ощущении, вызывающем у неё безотчётный страх, ощущении, что крохотной и злобной клыкастой крысой поселилось у неё в душе сравнительно недавно (дай Бог памяти… а, ну да, как раз перед самым приходом холодов), вдруг вонзившись внутрь её сердца без всякой видимой причины, как выпущенная из вонючего старого лука стрела, и сразу начав методично разгрызать её изнутри, потихоньку стачивая всю её жизнь и вызывая постоянную ноющую боль в груди, боль, которую, как она сразу же поняла, не спишешь на сложный возраст и приближающийся закат, и причину которой она не могла понять, несмотря на все усилия и самокопания и внутренний самоанализ и всё прочее фуфло, именно так, фуфло, ибо поняла она уже, что тот чёрный сгусток безысходности и ужаса, что леденил её внутренности день за днём и ночь за ночью, вибрируя и как бы гудя, словно воспалённый зубной нерв, не может быть понят простым человеческим разумом, это была медленная мучительная смерть, угасание, утопание во мраке, обнимающем её бесконечной ледяной бездной, и нужны были либо такой же бесконечный и ледяной нечеловеческий разум, либо бесконечное яркое пламя Божественного озарения, чтобы охарактеризовать в ясных и простых человеческих словах клубящиеся в её нутре чёрные тени, вот только – надо ли?, Дина, она уже притерпелась и научилась с этим справляться настолько, насколько это вообще в возможностях человека, она снова научилась жить обычной размеренной жизнью, обернув сердцем безумный душераздирающий крик в глубине своего существа и не пуская его наружу, и никто, слава Аллаху, его не слышал не слышит, и только, бл-л-лядь, эта херова Рита как-то напряженно и пристально смотрит при встречах ей в глаза.  И ещё что-то сегодня беспокоило её чуть сильней, чем всегда, что-то мучило её саднящей раной в сердце.  Что-то…
     Дина всё так же осторожно, чтобы не создавать лишнего шума и не разбудить спозаранку дочь, без стука поставила почти опустевший чайник на плиту и поднесла к губам последнюю чашку кофе.  Новая порция кофеина вплыла темноватым облачком в её кровь, заставляя быстрее биться сердце, но тяжёлый вязкий туман в голове не проходил, а ей сейчас почему-то позарез нужна была ясная голова, что-то важное и неуловимое плавало в глубине её сознания, и Дина всё напрягала мозг, стараясь протиснуться мыслью сквозь облепляющую её сознание беловатую муть.