Сегодня с утра было что-то в мире необычным и… страшным, это каким-то образом изменило её состояние, и Дина никак не могла определить причину изменений, всё думая и машинально раскачивая чашку с остатками кофе в руке.  Так, подумала Дина, для начала следует определить, что изменилось в ней самой, что сегодня с утра с ней творится, тогда, возможно, удастся уяснить существо проблемы… так, она сегодня…
     Она сегодня какая-то напряжённая.  Да – напряжённая, лучше не скажешь, потому что до сих пор поселившаяся в ней мгла лишала её сил, парализовывала, заставляла часто отдыхать и подолгу сидеть, уставившись в одну точку, с тоскливым и мучительным выражением на лице.  Сегодня же она была не такой, она звенела изнутри низким сумрачным гулом и трепетала всем своим существом, словно перетянутая, готовая вот-вот лопнуть басовая струна, и в душе её, кроме ставшей привычной тоски вдруг поселились новая боль и вызванное ею остервенение, и первые легкие язычки разгорающегося пламени безумной злобы уже затеплились и зашевелились по всей сферической поверхности её головного мозга, – Господи, да она же не может усидеть на месте, что она мечется по кухне,то и дело дёргаясь то к окну, то к плите?, и, на хрен, сегодня она вылакала целый кофейник в совершенно рекордный срок – Дина с некоторой растерянностью взглянула на пустую холодную чашку в своей руке.  Всё это ей не нравилось.  Совсем.  Ну то есть, ей всё не нравилось уже довольно давно, но сегодня недовольство приняло какую-то новую, особо агрессивную форму, оно уже не было недовольством, он уже было…
     Ярость, вот оно, подумала Дина, безумная неконтролируемая ярость сотрясала всё её существо, ярость, вдруг обрушившаяся на неё без всякого видимого повода с силой парового молота, Господи, да она же вся дрожит, и Дина лишь сейчас заметила, что спина у неё стала мокрой от пота.  Так, подумала Дина, нужно попытаться взять себя в руки и успокоиться хоть чуть-чуть, потому что…
     Потому что нужно думать.  Нужно думать дальше, давай, старая дура, скрипи мозгами и для начала утихни, этот бешеный припадок заволакивает тебе разум.  Что могло произойти? Что-то такое, что разом выбило её из колеи, сокрушив размеренно тоскливое состояние души и тела.  Дина на подрагивающих в коленях ногах вновь, на сей раз не скрываясь бесцельно, прошлась по кухне.  Так, ну одно несомненно уже теперь – то, что произошло, что бы это ни было, касается чего-то невероятно важного, важного настолько, что, если Дина не поймёт что это, то она просто начнёт биться головой об стену, пока не расшибёт её в мелкие куски.  Что же в её жизни важно настолько, что она готова расколотить свою собственную башку? Что, имеющее отношение к самым основам её существования, вдруг мельнуло во тьме, царапнув по сердцу и сразу погрузившись в недра подсознания, исчезнув вроде без следа, но продолжая терзать изнутри её душу, порождая ослепляющий гнев, как там Расуль Ягудин ей впаривал насчёт учения Фрейда, но не той попсовой херни о сексуальной детерменированности всех человеческих поступков, а об определяющем значении подсознания в сознательной деятельности человека, определяющем настолько, что она готова выломать эту стену головой? Из-за чего она, Дина, способна на такое? Бывший муж, слава Аллаху, давно уже канул в прошлое, да и когда он был при ней, она ни в коем случае не стала бы из-за него пачкать только что обложенные новеньким кафелем стены собственными мозгами и осколками костей.  Работа, доход, достаток… в жжжжопу, да пропади оно всё пропадом, давно уже накопительство не доставляло ей никакого удовлетворения и не занимало почти никакого места в её жизни, она бы давно всё бросила и, томимая неясной тоской, ушла бы бродяжничать, воруя и побираясь по мелочи у мечетей и церквей, если бы не дочь…
     ДОЧЬ!!!
     Это слово вакуумной бомбой взорвалось в её голове, и от нестерпимого жара расширяющегося пламени взрыва голова лопнула, словно детский воздушный шарик, мелкими каплями крови и мозгового вещества и крохотными острыми кусочками черепных костей забрызгав стены и потолок.  Господи, ДОЧЬ! Дина, безголовая и мёртвая, шатаясь, встала со стула и ощупью поползла руками по стенам, соскребая месиво из остатков своей головы с обледенелых и сочащихся паром от её горячей крови кафельных плит. 
     “ЛЕНОРА, Господи Боже мой”. 
     Дина, мелко, по-старушечьи, трясясь всем телом, начала налеплять горсти мозгового вещества на торчащий из пустой холодной шеи позвоночный столб.  Всё вещество соскрести так и не удалось, и теперь её мозг был намного меньше по объёму, грубо и как попало слепленный в неровный крохотный, сжавшийся и тут же заледеневший комочек, гротескно маленький на её крупном и тяжеловатом теле.  Кусочки черепных костей неудачно смешались с кроваво-бурой массой и торчали острыми белыми углами со всех сторон, как булавки у Страшилы Мудрого, и извилины, наконец-то зазмеившиеся глубокими тёмными ущельями по серой поверхности, с трудом находя себе извилистый путь среди обломков костей, еле помещались на этой малюсенькой сферической поверхности и были для неё чрезмерно глубоки, глубоки настолько, что пересекались и соединялись в середке, создавая сквозные трещины, в которых сразу загулял сквозняк, и тонкое тоскливое завывание этого ветра в голове вызвало у Дины мгновенный сокрушительный приступ безысходного отчаяния и тоски… но она усилием воли стряхнула с себя и то, и другое – отчаяние и тоска требовали за своё присутствие в ее жизни слишком большую плату, плату, которую она не могла уплатить – её дочь.  Сейчас нужно было думать только об этом, а потосковать и поотчаиваться, мазохистки наслаждаясь томлением в душе, можно будет и позже, а пока – нужно думать о Леноре, о том, как её спасти, и хрен с тем, что её голова больше ни на что не похожа, голова может соображать, а это всего важнее – так, что произошло такого, что могло её обеспокоить и насторожить?
     Эта сучка пришла вчера, как обычно, в очень поздний час, когда уже кончились все дискотеки, и когда она уже успела удовлетворить свою дерьмовую шлюшную плоть, Господи, подумала Дина впервые с неотвратимой и неожиданной ясностью, моя дочь – шалава, дерьмовая дешёвая шалава, трахающаяся со всеми подряд, благо мамочка зарабатывает достаточно, чтобы доченька ни в чём не нуждалась, не ходила на работу по утрам и всегда могла заплатить за билет на входе и за дорогое шампанское внутри, моя дочь – шалава, подумала Дина, Господи Боже мой, и неконтролируемая ярость вновь начала заволакивать её мозг… так, стоп, спокойно, кажется, кому-то (или чему-то) очень нужно, чтобы она утратила контроль над собой, и этой единственной причины достаточно, чтобы она назло этому кому-то (или чему-то) оставалась спокойной, как, по Маяковскому, пульс у покойника.  Итак, Ленора вернулась вчера по своему обыкновению поздно и тут же завалилась дрыхнуть, как тупая корова, которой всё по херу, даже не подмыв свою ублюдочную письку.  Да-да, была поздняя ночь, и в небе, в самом зените стояла толсторылая жёлтая луна, когда Дина уснула сразу вслед за ней.  Потом она проснулась утром… уже с этой мучительной болью в глубине подсознания, значит…
     значит ночью что-то произошло, что-то, чего она не помнит или… помнит?
     Воспоминание, болезненное и шипастое, раздирающее иглами стенки её сердца, медленно, как раздувшийся утопленник, начало выплывать из глубины её тела.  Ночью было трудно спать – то ли от холода, то ли от влажной ледяной духоты, это даже был не сон, а мучительное полубодрствование, как при болезни, когда каждую клетку твоего тела снедает жар и странные образы рисуются, двигаясь и сменяясь, прямо перед тобой на стене, а затем внезапно оказываются прямо рядом с тобой в горячечном раскалённом красном свете ночника.  Вчера было, кажется, так, а может и нет, была какая-то тяжёлая медленная тень, мягко и неслышно скользившая по стене и на миг заслонившая очертания оконного проёма, чётко и резко очерченного яростным светом луны, тень скользила и скользила, а затем…
     а затем как-то вдруг стало видно, что это не тень на стене, а массивная глыба мрака, непроницаемая для света, словно чёрная замшелая гора, глыба, тяжело и неповоротливо и абсолютно беззвучно передвигающаяся вокруг её постели, не сводя с неё крохотных алых булавчиков глаз, покалывающих и царапающих кожу остриями, словно ядовитые змеиные клыки, затем глыба вдруг плавно передвинулась в двери и как-то просочилась сквозь щели в прихожую, где была дверь к комнату Леноры, а затем ей снился какой-то бесформенный и бессюжетный сон, полный вздохов, томления и неясного огня, потом Дина услышала короткий ленорин крик, да-да, это кричала Ленора, она не могла не узнать её крик – крик, исторгнутый из груди бодрствующего человека.  Дина не могла объяснить, откуда она это знает, но во сне, когда снится кошмар, люди кричат не так, Ленора кричала, как будто увидела кошмар наяву. 
     Дина наконец-то оторвалась от стены, возле которой, оказывается, стояла, вцепившись в неё пальцами, и, тряся рыхлой, еле слепленной крохотной головой, сняла трубку телефона на стене. 
     – Рита, – сказала она мёртвым голосом, когда на том конце провода сняли трубку. 
     
     Воздух в комнате Леноры оказался влажным и еле уловимо чем-то пах, еле уловимо, как будто сам источник запаха давно исчез, и только угасающий запах напоминал о нём – пахло немножко мускусом и немножко прело - намокшей шерстью огромного, уверенного в себе зверя, и ещё пахло спермой, тем особенным запахом спермы, котрый держится дольше всего и который невозможно с чем-либо спутать, и пахло женскими выделениями, засохшим потом, и ещё пахло немножно похоже на кровь.  Дина сдёрнула одеяло с дочери рывком, прежде чем та успела проснуться и так же резко раздвинула ей ноги, вглядываясь в половую щель. 
     – БОЖЕ!!! – севшим голосом сказала она.  Промежность выглядела страшно.  Она выглядела страшно не потому, что в уголках на местах надрывов чернели сухие комья засохшей крови, страшнее было другое – промежность была истёртой.  Именно так – промежность была истёрта почти до кровавых мозолей, Дина подумала, что, наверное, именно так должны выглядеть половые органы девушки, которой удалось выжить после массового изнасилования, и половые органы её дочери сейчас выглядели именно так с одной лишь разницей – Ленору никто не насиловал, это Дина сейчас видела по её сонным глазам, да и вообще, Ленора выглядела чрезвычайно довольной жизнью, и её масляные глазки смотрели на неё хитренько и напряжённо, словно она боялась, что её мать сейчас догадается о чём-то таком.  Её половые губы были распухшими и от этого выглядели полукруглыми и торчали из тела, словно половинки вкрутую сваренных яиц из майонезных луж – из каких-то очень необычных, тёмно-багровых майонезных луж, и сами половые губы были тоже тёмно-багровыми, и они выглядели как облитые этим странным, тёмно-багровым майонезом половинки яиц.  Распухшая вульва слиплась в сплошную, вздутую, жуткую медузообразную полусферу, и Дину едва не вырвало, когда она подумала, как трудно её дочери теперь будет просто помочиться.  Дина бережно опустила одеяло на нижнюю часть тела дочери, и от его прохладного прикосновения Ленора глупо хихикнула и поёжилась и потянулась грациозным кошачьим движением, избавляясь от остатков сна. 
     – Что делать? – пытаясь совладать с охватившей её паникой, произнесла Дина вслух.  Ленора сразу напряглась и взглянула на неё снизу вверх исподлобья и косо, с враждебным выражением на лице, как в детстве, когда боялась, что мать отберёт у неё любимую игрушку и заставит стоять в углу.  – Что делать? – с чувством полнейшей безысходности вновь произнесла Дина вслух. 
     Она встала над дочерью и взглянула на неё сверху вниз, мучительно пытаясь найти какие-то необыкновенные, невероятно яркие и убедительные, невыразимо прочувствованные слова, слова, которые смогли бы выразить то, что рвало сейчас её душу и мозг, и зажечь в сознании дочери ответный огонь.  Но ей это не удалось.  Всё, что она смогла сказать, было сухим и невыразительным, как заключение патологоанатома:
     – Это был инкуб, – медленно и с трудом начала она.  – Мне так сказала тётя Рита.  Инкуб, от латинского “инкубаре”, “возлежащий сверху”, демон сладострастия, вечно живущий и сохраняющий вечную молодость, отнимая её у своих жертв.  Он отнимает ваши жизни, насмерть затрахивая вас, дерьмовых тупорылых блядей.  У него нет ни лица, ни тела, ни облика, он – всего лишь сгусток мрака (показалось ли Дине, что её дочь при этих словах едва уловимо вздрогнула, или это было на самом деле?), и существуя в реальности, на самом деле, как, ну…, – Дина запнулась, мучительно пытаясь дословно спомнить ритины слова, – как…ммм… объективное явление, материализуется лишь в качестве отражения ваших блядских мыслей.  Он пришёл к тебе, потому что ты хотела, чтобы он пришёл, сссука, – Дина удивилась тому, что ей удалось не сорваться на последней фразе в крик, – и он делает с тобой то, что он делает с тобой, потому что ты, сссука, хочешь, чтобы он с тобой делал то, что он с тобой делает, – получилось коряво, подумала Дина, но теперь это уже не имело никакого значения, потому что слова совершенно не действовали на Ленору, она, всё так же хитренько щурясь, косилась куда-то в сторону и нетерпеливо ёрзала на грязной простыне, дожидаясь конца нотации, и Дина решила, что пора заканчивать.  – Запомни, доча, – с трудом удержавшись от захлёбывающегося, рыдающего вздоха-всхлипа, вновь начала она, – когда приходит инкуб, никто не может избавить от него человека, кроме него самого.  Он приходит, как отражение твоих грязных скрытых желаний, даже тех, о которых ты сама не знаешь, тётя Рита сказала, что похожая идея описывается у Станислава Лема в “Солярисе”, жаль, что его не читали ни ты, ни я, мы ведь даже кино не посмотрели, нам показалось – скучно, так вот, инкуб – это исполнение твоих гнусных желаний, и ни ведун, ни мулла на могут тебя от него избавить, как никто не может тебя избавить от склонности к блядству, никто, кроме одного человека.  Тебя самой, – Дина повернулась и тяжело пошла к дверям, делая над собой мучительное усилие, чтобы по дороге не опираться руками на всё, что могло бы её поддержать.  – Тебе придётся повторить подвиг Тараса Бульбы, – резюмировала она, остановившись у самых дверей.  – Ты его породила из кишков своей мерзкой блядской душонки, ты его и убей, – Дина помолчала несколько секунд и с внезапной, ужаснувшей её саму решимостью, произнесла: – Доча, повтори, пожалуйста, подвиг Тараса Бульбы, иначе я повторю подвиг Тараса Бульбы: я тебя, сссуку, породила, я тебя и убью… убью, чтобы спасти твою душу и не дать нажраться тобой этой мрази. 
     “Достала, дура”, – с облегчением подумала Ленора, когда за матерью закрылась дверь, и вспомнила тяжёлое мускулистое тело, порыкивающее и неутомимо движущее на ней, от одного этого воспоминания её вульва согрелась нежным теплом и распухшие лепестки внешних половых губ с трудом приоткрылись, открывая путь новой порции слизи, Ленора вновь потянулась всем телом и непроизвольно задвигала бёдрами, корчась от подступающего наслаждения и поджимая и перекрещивая коленки, пытаясь коснуться ляжками промежности.  Аа, бля-а-а-а, скорее бы ночь…
     …Он возник возле её постели на сей внезапно, без всяких прелюдий в виде вздохов и снов, как прошлой ночью, он просто вдруг появился, сразу, как только показалась на небе полная луна, с лёгким шелестом раздвинув медвежьим телом воздух.  “Привет”, – нежно сказала Ленора, в этот момент он одним резким движением сорвал с неё одеяло, отшвырнув к противоположной стене, и неожиданно легко подлетел в воздух и начал сверху плавно опускаться на неё.  Он сел на неё верхом, обхватив мощными ляжками её грудь и тяжёлые яйца коснулись её ключиц, от этого прикосновения Ленора сразу испытала пароксизм страсти, тем временем толчками встающий тёмный член коснулся её губ, демон требовательно дёрнул заросшим пахом вперёд, тыкаясь концом головки ей в лицо.  Вообще-то, Леноре всегда казалось, что тратить время на такую ерунду ни к чему, а надо сразу переходить к делу и брать быка за рога, она заёрзала под массивным оседлавшим её телом, пытаясь вывернуться, и отворачивая в сторону лицо, и он тут же напряг мускулы, сильнее притискивая её к постели, и ухватив одной рукой за волосы, повернул лицом к своему члену.  Другой рукой он стал не спеша открывать ей рот.  Ленора вновь затрепыхалсь, стараясь вытащить свои руки из под его тяжёлых ног, в этой момент он без всякого видимого усилия разжал ей челюсти, всё так же удерживая за волосы рукой и вогнал ей член в рот до самого горла, и тут же, без паузы, начал ритмично двигаться, то вдавливая всей тяжестью тела пульсирующую головку прямо ей в глотку, то отводя его назад так, чтобы проскользить крайней плотью по внутренней стороне её губ.  У Леноры очень быстро устали скулы удерживать рот широко распахнутым, она протестующе замычала и вновь завертелась под ним, пытаясь вырваться, и в результате он засадил член ей в рот так, что, казалось, он проник в самый пищевод, раздувая ей шею, её едва не вырвало от прикосновения головки к миндалинам и задней стенке глотки, затем давление члена пережало ей дыхательные пути, и она начала задыхаться и опять рванулась из-под него, но в этот момент он как раз качнул низом живота назад и на миг застыл, сотрясаясь всем телом, и член у неё во рту напрягся и словно вздулся ещё чуть-чуть, затем словно загудел и мелко завибрировал и разразился в неё горячей и горькой, упругой и гибкой, словно змеиное тело, струёй, Ленора вновь попыталась вытолкнуть его член из себя языком, чтобы выплюнуть сперму в сторону, но он тут же вновь вошёл членом в её рот на всю глубину, и Ленора непроизвольно сделала глотательное движение и почувствовала, как поток вязкой, переполненной сгустками жидкости проскользнул по пищеводу ей в желудок, демон тут же вновь отвел член назад и, внезапно с громким чмоканьем вытащив его изо рта девушки (откуда чмоканье, удивилась она про себя, неужели она его ещё и сосала?), начал елозить нижней частью скользкой, покрытой слизью головки по её губам.  Из выходного отверстия члена свисали длинные вязкие капли, они тут же размазались по её рту и нижней половине лица густым стягивающим слоём, и Леноре на миг показалось, что ей измазали лицо дерьмом.  В этот момент он вновь коснулся мокрым кончиком члена её ротовой щели, раздвигая ей губы и прокладывая путь внутрь.  Неужели она этого хотела где-то в глубине своего существа?, подивилась Ленора, вспоминая слова матери, и послушно начала сосать скользкий помягчевший член, забрав его в рот сразу на всю длину, член сразу же стал расти, выталкиваясь наружу и растягивая ей рот, затем он вдруг вытащил его из неё совсем, вновь мягко подлетел в воздух и вновь опустился на нее уже гораздо ниже, на миг отклонился назад, разводя ей ноги и пристраиваясь промежностью к её паху и в следующий миг с чудовищной силой вошёл в неё, разом вновь разорвав начавшие было подсыхать вчерашние надрывы на входе во влагалище, Ленора скорчилась и застонала от пылающей, режущей боли в паху и попыталась оттолкнуть навалившуюся на её лицо свинцовую грудь, но демон даже не пошевелился от её усилий, словно глыба камня, из-под которой пытается вырваться бабочка, он всё продолжал снова и снова ритмично протискиваться членом меж распухших, пылающих огненной болью стенок влагалища в самые недра её тела, и Ленора, корчась и плача, подумала, что её мама и тётя Рита сказали чушь, и она, Ленора, никогда такого не хотела.  Демон вновь разразился в неё едкой обжигающей струёй, от этой ненавистной жидкости вся её истерзанная плоть запылала огнём, как будто на неё плеснули йодом или кислотой, Ленора вновь застонала, вернее, это даже был не стон, она попросту закричала в голос, и демон тут же зажал ей рот заскорузлой, корявой, твёрдой и шершавой, как деревяшка, рукой с огромными грязными ногтями, затем он всунул ей в рот какой-то мячик-не-мячик, заполнивший всю её ротовую полость так, что она не могла его выплюнуть, и она испытала странное облегчение от мысли, что теперь он, по крайней мере, не будет лезть своим членом ей в горло.  Этой мыслью она и утешалась, когда инкуб внезапно перевернул её на живот и начал связывать руки тонкой скользкой бечевой, он мгновенно перетянул ей за спиной запястья, чуть потянул уже стянутые руки вверх, как на дыбу, слегка оттянув их от спины и стремительно обмотал нижние предплечья до локтей, по спирали выводя верёвку вверх, затем накинул остаток чуть выше локтей и затянул одним мгновенным движением с такой силой, что у Леноры затрещали суставы, локти полностью сошлись у неё за спиной, вызвав вспышку новой, не изведанной прежде боли, на сей раз, для разнообразия, не имеющей к её гениталиям никакого отношения, Ленора вновь попыталась закричать сквозь плотно забивший её рот кляп и не смогла издать никакого звука громче тривиального мычания, в этот момент он вполне аккуратно раздвинул пальцами её знаменитые маленькие кругленькие ягодицы и для начала всунул в задний проход лишь кончик члена, огромного и совершенно мокрого и скользкого по всей длине, отверстие заднего прохода легко поддалось под нажимом, раздвигаясь, словно диафрагма, сразу во всех направлениях, и Ленора вновь забилась, вырываясь, и попыталась закричать, но уже в следующий миг его член с силой пропорол себе дорогу в её прямую кишку, кожа в заднем проходе лопнула одновременно вверху и внизу, и Ленора застыла в спазме невыносимой боли, заволакивающей мутным туманом её сознание, не в силах уже даже сопротивляться, в этот момент кончик его члена упёрся изнутри в низ её живота и начал не спеша отходить назад, вызывая у неё ощущения, схожие с теми, которые испытываешь, когда ходишь по большому, затем он вновь тяжело и неостановимо начал поступательное движение вперёд, продавливаясь сквозь рвущуюся под нажимом плоть и вновь упёрся кончиком изнутри в низ живота, и загустевший туман в её голове наконец-то погасил её сознание. 
     Она очнулась от отчётливого ощущения того, что кошмар ещё не кончился и самое страшное впереди, как раз в тот момент, когда он закончил вывязывать скользящую петлю у неё на шее.  Он перекинул другой конец верёвки через невесть откуда взявшуюся балку наверху и не спеша начал выбирать его на себя.  Петля затянулась, сжимая шею, и Ленора почувствовала, как кожа под тонкой скользкой верёвкой сжалась, лучась тонкими мелкими морщинками с обеих сторон бечевы, затем петля пережала кровеносные сосуды и горло, у неё вновь начало темнеть в глазах, но снова потерять сознание было нельзя, и Ленора вновь замычала, но начала вставать.  Она встала на постели в полный рост, и когда инкуб ещё немножко потянул противоположный конец удавки на себя, она привстала на носочках, балансируя на мягкой поверхности кровати, вытягиваясь всем телом вслед увлекающей её кверху верёвке, чувствуя, как сперма, смешиваясь с кровью, вытекает из её влагалища и заднего прохода и медленно стекает по ногам.