…-И тогда, - тонкий голос Ленки Перепёлкиной опустился до глубин, в двенадцатилетнем возрасте просто даже неприличных, - лесник Гордей решил отомстить неверной жене.  Ночью, когда все уснули, пробрался он на конюшню и зарезал самого красивого жеребца.  А потом…
     
     Пашка Волохов только хмыкнул, подавившись дымом от своего любимого синего «Союза-Апполона» - до чего ж складно врёт.  Ладно, дослушаем до конца, всё равно, время ещё есть: когда ещё Петруха с Катькой накувыркаются?
     
     -Потом, - продолжала Ленка, сделав голос совсем уж жутким до невозможности, - прокрался он в дом, где жена его спала.  И, обливаясь слезами, отрубил неверной супружнице голову одним ударом топора.  После чего, помутнение на него нашло, ум зашёл за разум.  Вернулся он на конюшню, коню убитому голову тоже отрезал и в дом вернулся.  После чего, суровыми портняцкими нитками голову лошадиную к телу жены пришил.  Плакал, а пришивал.  Такая вот у него вышла СТРАШНАЯ МЕСТЬ.  А потом тело жены-красавицы в торфяное болото выкинул, что б не нашёл никто, а голову в огороде закапал.  И понял потом, что нет ему жизни без жены любимой, и сам повесился на конюшне, над лошадиным трупом.  Весь в КРОВИ. 
     
     Ленка помолчала, для создания эффекта.  Пашка тоже молчал, покусывая губы, что б не заржать во весь голос. 
     
     -Но на этом, - трагическим шёпотом продолжала Ленка, - всё не закончилось.  Не успокоилась душа жены Гордеевой, не нашла приюта в болоте чёрном.  И сейчас, в ночи тёмные, выходит Гордеева Жена из болота, своего мужа-убивца ищет.  И если найдёт кого-нибудь, не важно кого, то тут же зубами острыми в тело его впивается и рвёт на части.  А люди на волков думают.  А не волки это, а Гордеева жена.  Может и сейчас она вокруг бродит, ночь-то, сами видите, какая…
     
     «От же ж, блин, - подумал Пашка, - как далеко шагнуло современное поколение!»
     
     Сам-то он тоже всё детство в лагерях, тогда ещё «пионерских» провёл.  И историю эту про тётку с лошадиной головой слыхал неоднократно.  Но что б так: с зоофилией и жутким смертоубийством… Нет, и в его детстве мастера на рассказывание страшных историй не переводились.  Но тогда никому и в голову бы не пришло, что общий для всех пионерлагерей жупел – тётка с лошадиной головой – это жертва ревнивого мужа-лесника, которому жена изменила с любимым конём.  Кошмар.  Как говорится, здравствуй племя молодое, незнакомое…. 
     
     Не дальше, чем пару недель назад, наблюдал Пашка в родном областном центре на автовокзале одну любопытную сцену.  Бомж какой-то прилёг на лавочку, да и помер.  Люди-то поняли не сразу, думали спит.  А, когда разобрались, ментов, понятно, вызвали.  Те приехали и что наблюдают? На той же лавочке три какие-то соплюхи малолетние лет тринадцати-четырнадцати пристроились, щебечут о чём-то своём девичьем, а бомжовские ноги с лавочки скинули, что б не мешали.  И нормально. 
     
     Блин, Пашка помнил ещё, как во времена его детства, если помрёт кто в доме, (без разницы – в частном или пятиэтажке хрущёвской), так перед калиткой или подъездом гробовую крышку ставили с портретом покойника, и одноклассницы дом этот обходили стороной, только шептались, что, дескать: «Мертвяк там лежит…».  И сами от страха тряслись, и истории всякие жуткие придумывали, только что б ближе не подойти.  А сейчас? То-то и оно. 
     
     Да и что, собственно, осталось то прежним? Возьмём, к примеру, те же самые пионерлагеря.  Были «пионерскими» стали «оздоровительными».  Или ещё как-нибудь обозвались.  Это те, что выжили, конечно.  Что б далеко не ходить, просто оглянемся, да? Раньше тут было девять пионерлагерей и три турбазы.  Целый город в лесу, если подумать.  Сейчас работают четыре лагеря и одна база отдыха.  На остальные - просто забили все, нерентабельно стало содержать «социальный сектор».  Да и те, которые остались, тоже на ладан дышат.  Но, спасибо добрым людям, существуют ещё. 
     
     Тот же «Дружба», где Пашка сейчас работает, бывший «им.  Кагановича».  Помнил Пашка, как ещё салагой сюда почти каждое лето ездил: сначала в десятый отряд, потом в восьмой, в третий и первый.  Почти каждое лето хоть на одну смену.  Тогда тут всё сурово было – галстуки красные, линейки каждое утро и вечер, костры, конкурсы всякие, смотры строя и песни… И ведь не скажешь, что не нравилось: всё лучше, чем в пыльном сером городе всё лето просидеть.  Нет, там, конечно, тоже интересно было: друзья-пацаны, дворовые разборки, другие приключения.  Но доставало, со временем: этого-то добра и осенью-зимой хватало.  А компьютеров тогда не было, и по телевизору – две программы: первая и вторая.  Если хоть по одному каналу «Электроника» или «Гостью из будущего» покажут – уже праздник, а то, больше, как-то, по новостям и «Сельским часам» разным.  Нет, что ни говори, в лагере интересней было, веселее как-то.  Опять-таки, неплохая закалка перед будущим: когда имеешь опыт «всё время на людях», уже и в армии легче, и в общаге студенческой и, если кому не повезло, в тюрьме…
     
     С другой стороны, конечно, идеология и прочие заморочки.  Но кто и когда, если честно, к этим вещам слишком-то серьёзно относился? Нет, были долбанутые, конечно, кто спорит.  Но большинству все эти «политинформации» и прочая лабуда были как-то фиолетовы.  Нет, что ни говори, хорошее время было. 
     
     Потом уехал Пашка из родного Петрова в областной центр учиться.  Это он так думал.  На самом-то деле, начиная со второго курса, он постигал «школу жизни» в непрерывных пьянках и чужих кроватях.  Как чувствовал, что дальше-то всё скучнее и жёстче будет.  И все государственные изменения и катаклизмы начала девяностых ему были, по большому счёту, параллельны.  Когда госы сдал, протрезвел слегка и на малую Родину вернулся, то прифигел слегка. 
     
     Нет, родной Петров внешне остался почти прежним: те же пяти-девятиэтажки, пыльные липы и клёны, дымящие заводские трубы.  Только вот реально «дымящих» стало гораздо меньше, большинство стояли фаллическими символами просто так, как часть пейзажа.  Ну вот, не оказался маленький фабричный райцентр готов к резкому переходу на рыночные рельсы, отсюда и закрытие заводов и безработица всякая. 
     
     Люди тоже изменились.