Сердце гулко стучало в ушах, напоминая, что Волохов уже далеко не мальчик, что б устраивать такие вот кроссы по пересечённой местности.  Именно в тот момент, когда Пашка уже смирился с мыслью, что быстрая смерть от дурной ментовской пули гораздо предпочтительней таких мучений, он подвернул ногу. 
     
     Небольшая ямка, то ли крот вырыл, то ли просто всегда тут была, подвернулась на дороге вожатого пионерлагеря “Дружба”, и тот покатился колобком, наткнувшись рёбрами на несколько весьма угловатых корней. 
     
     “Всё”, - решил Пашка, - “Хватит.  Мочканут меня, так и мочканут, а бегать я больше не буду, не зайчик какой, чай…”
     
     Он попытался гордо приподняться навстречу преследователям, но только глухо замычал от боли в вывихнутой щиколотке.  Слёзы, хлынувшие из глаз, это ещё полбеды, а вот скопившиеся в носу сопли вполне могли представлять угрозу для дальнейшего волоховского существования.  Поняв это, Пашка осторожно вдохнул узкой щёлкой между губами, после чего приготовился к неизбежному. 
     
     Ещё одна мысль, как всегда вовремя, пришла в голову к Пашке.  Вжикнув “молнией”, Павел с остервенением содрал с себя уже порванную и заляпанную грязью зековскую “олимпийку”, оставшись в не намного более чистой, но когда-то, по определению белой, футболке. 
     
     Привстав на коленях, Пашка обратился лицом в ту сторону, откуда должны были появиться преследователи.  Может и повезёт – Димка Рябушкин первым на него выскочит и не начнёт палить сгоряча.  Хотя, с Димки станется – контуженный же -, но выбора другого всё равно не остаётся. 
     
     Повезло: действительно, через пару минут из можжевеловых зарослей появилась потная, красная и злющая морда Рябушкина и стрелять он почти не стал.  Точнее, не стал в Пашку – просто всадил короткую очередь из автомата в непосредственной близости от того, так просто, чтобы обозначить присутствие. 
     
     После чего разразился замысловато-длинной инцестуальной тирадой, в конце которой уже почти культурно поинтересовался:
     
     -А, хули, ты молчал, придурок? Мы ж тебя чуть не пришлёпнули вместо зека этого. 
     
     Потом взгляд Рябушкина стал более осмысленным, взгляд его скользнул по брошенной рядом куртке и окровавленному лицу Волохова, по его неестественно, по-негритянски выгнутым губам, и старлей только озадаченно покачал головой.  После чего присел на корточки перед Пашкой, с болезненным интересом разглядывая, намертво пришпилившие одна к другой скрепками, губы. 
     
     -Ты, того, извини, - пробормотал он.  – Вижу всё.  Сам снимать эту гадость не полезу – как бы не навредить.  Ты уж до доктора подожди. 
     
     -Жалко, конечно, - продолжил он, - что падла эта нас обхитрила… Но ничего, слышишь? – он поднял палец вверх и Павел действительно услышал далёкий собачий гавк и еле слышный шум множества моторов.  – Никуда эта сука не денется.  А если его, пока суть да дело, на время в наш “клоповник” определят, я за тебя спрошу, не сомневайся.  Сейчас парни мои подвалят, подмогнут.  Жаль, конечно, что зечара хитрее нас оказался, но – что поделаешь? О, кстати, вот и ребятки мои, - среагировал Рябушкин на шевеление за своей спиной. 
     
     И уже только по ошалевшим глазам Павла поняв, что за его спиной не ожидаемые им сержанты, а кто-то совершенно посторонний, Дмитрий, поудобнее перехватив автомат, резко развернулся в сторону нового участника сцены. 
     
     Маму твою ещё раз так очень нехорошо…
     
     
     Раздвинувшее мощными плечами кусты можжевельника, существо, появившееся на поляне, только отдалённо напоминало человека.  Да у него было две ноги и две руки, если можно назвать руками свисающие почти до земли грабли с ногтями, давно превратившимися в самые настоящие когти, и неестественно огромными кистями.  Да и ноги не подкачали – покрытые короткой тёмной шерстью, они напоминали задние лапы какого-нибудь хищника из кошачьих – неестественно удлинёнными бёдрами и мощными икрами.  Но самое страшное начиналось выше мощных покатых плеч. 
     
     Где то чуть ниже уровня кадыка, бледно-зеленоватая кожа существа переходила в тёмно-коричневую звериную шкуру.  Той же шкурой была покрыта и голова, уже никак не человеческая.  Гротескно-большая, голова, казалось, прижимала тело существа к земле, делая его ещё более приземистым и квадратным.  А сама голова принадлежала когда-то совершенно другому существу, с человеком имеющим лишь то общее сходство, что и те и другие вскармливают своих детей молоком. 
     
     Острые уши, густая грива спутанных волос и чудовищно длинная челюсть, всё говорило о том, что голова эта – лошадиная.  Если б не страшные треугольные зубы в пасти и не горящий багровыми огнями взгляд миндалевидных продолговатых глаз.  Да и места на шее, где, похожее на человеческое, тело в эту ужасную голову были неровными, какими то рваными, как будто кто-то пытался создать чудовищное подобие Франкенштейновского монстра, пришив лошадиную голову к человеческому телу. 
     
     -Что, бля, за маскарад, - с некоторой даже ленцой поинтересовался Рябушкин, и только человек, хорошо его знающий, смог бы уловить в тоне старлея те нотки, после которых он превращался в сущего зверя.  – Напугать, что ли собрался? Так я пуганый. 
     
     Тварь недоумённо повела лошадиными ушами.  Всякое случалось, но вот разговаривать с ней никто ещё не пытался.  Не то, что б она поняла смысл слов, но сам факт ввёл её в некоторое замешательство.  Которым Рябушкин и попытался воспользоваться. 
     
     Вскинув автомат, он перекинул предохранитель.  Но Тварь не собиралась ждать.  Снова, коричневой тенью распластавшись в пространстве, она вышибла оружие из рук старлея, одновременно со всей силой ударив того в грудь.  Бронежилет выдержал, не выдержали рёбра.  Дмитрий отчётливо услышал громкий треск, идущий изнутри, такое уже бывало однажды, когда в бою ему воткнули в руку плоский, фашистский ещё, штык, который какой то дух приспособил вместо кинжала, только тогда треск был гораздо слабее.  Следом нахлынула одуряющая боль, не позволяющая даже вздохнуть по-человечески.  Но Тварь не торопилась его добивать, отскочив, она наблюдала за судорожными попытками старлея вдохнуть даже как-то почти с человеческим вниманием. 
     
     -А что это у нас за бяка такая по лесам ходит? – раздался неожиданно из-за спины Твари дрожащий от напряжения, но куражливый голос.  – Или в цирке День Открытых Дверей объявили?
     
     Бледный и злой Серёга Облом в смешном, несуразном прикиде – ментовский китель и фуражка в сочетании с тренировочными штанами и китайскими кроссовками “адидасус” - стоял за спиной монстра, приведя автомат в полную боевую готовность. 
     
     -Ты чё ж это, падаль, - поинтересовался он у оторопевшего от такой наглости чудовища, - на ментов прыгаешь, а? Если их твари всякие подкоряжные мочить будут, что ж нам – честным ворам то – останется?
     
     С этими словами Серёга нажал на курок.  Автоматная очередь, выпущенная в упор, мощными шлепками пуль откинула Тварь чуть ли не метров на пять, проделав в её теле новые дыры.  Тварь разозлилась, не то, что б она дорожила своим телом, просто, как любой хищник, она воспринимала всякую агрессию адекватно.  Не обращая внимания, на начавшую сочится из пробитых отверстий мутную жидкость, давно уже циркулировавшую в её теле вместо крови, она рванулась к новому существу, попытавшемуся доказать, что оно сильнее неё. 
     
     На поверку.  Существо оказалось ничуть не крепче, чем вся остальная Еда.  Ярость и злость, исходившие от него были удивительны, но Тварь давно не предавала значения эмоциям.  Когда острые когти монстра пропороли ему брюхо, Облом ещё ухитрился вцепиться зубами во влажный огромный нос Твари и вырвать оттуда кусок воняющего болотом мяса.  Тварь это не остановило, и двумя быстрыми движениями когтистых лап она превратила грудную клетку зека в мешанину из рёбер и сочащегося кровью мяса.  Никогда Серёга Облом не думал, что умрёт так – не на ноже у братвы, не выхаркивая кусками лёгкие в кумовском карцере и не от пули мусорской, а в когтях жупела из детских страшилок.  Но жизнь, она ведь падла ещё та, всегда норовит подкинуть какой-нибудь сюрприз.  Даже со смертью…
     
     Жрать Облома Тварь уже не стала.  Только оторвала левую руку, пожевала, оценила и сплюнула в отвращении.  Слишком много водки и чифиря выпил в своей жизни Облом, что б прийтись по вкусу даже такой неприхотливой в еде Твари. 
     
     Волохов и Рябушкин напряжённо наблюдали за тем, как чудовищный монстр откинул от себя измятое тело зека, поводил покусанным носом и направился куда-то в сторону.  “Пронесло, что ли?” – хором мелькнула в голове у обоих панически-недоверчивая мысль, словно в ответ на которую, Тварь словно бы шагнула в провал зелёной траве и пропала. 
     
     Рябушкин сообразил первым:
     
     -Пашка, ты в порядке, слышишь меня?
     
     Павел кивнул, так как внятно ответить он, понятно, был не в состоянии.