Был случай, парни из соседней Денисовки глаза налили и отправились Ольховским морду бить.  Но сильно пьяные были – не дошли.  У околицы Глашку-дурочку встретили, подол ей на голову закинули и собрались хоть таким образом мужественность свою проявить.  Глашка, она, может, и мало чего понимала, чего с ней сделать собираются – дурочка ведь – да тут Митрофаныч мимо проходил.  Просто поглядел он на парней с укоризной и сказал: «А ведь не получится у вас ничего ребята.  Никогда».  И дальше пошёл.  И точно – не получилось.  Ни тогда, ни потом – к Митрофанычу потом родители этих парней ездили, уговорить пытались, да без толку: дед он такой – с кем хочет: говорит, а, если нет,: вот тебе Бог, а вот и порог.  Вот вред это или не вред?
     
     А в другой раз, когда у гулящей местной Светки, которая четверых детей нарожала неизвестно от кого сразу два рака нашли? Её даже из больницы выписали тогда, когда поняли, что помочь ничем не могут, пусть, типа, дома помирает.  Тогда Митрофаныч целую ночь у неё в избе просидел, говорил с ней о чём-то, когда та в сознание приходила, кричал громко, даже матерно ругался.  Под утро только ушёл.  А Светка неожиданно на поправку пошла.  Правда, с тех пор по мужикам больше никак, как будто ей одно место зашили.  У того же Коляна Пегого бухгалтером работать стала, да таким злющим, что ни одна копейка мимо неё проскочить не могла.  Вот так-то. 
     
     Только случилось так, что помер Митрофаныч.  Плохо помер, тяжело.  Схватился как-то на улице за сердце и уковылял к себе в хибару.  Домик, кстати, у Митрофаныча был так себе: бревенчатый, старый, может и крепкий, но весь какой-то покосившийся.  На другой день к нему шишка какая то из области приехала, так шестёрки начальниковские мигом из дома выскочили, по мобилам названивать начали, потом скорая приехала.  Врач только руками развёл – старость, ничего не поделаешь.  Но по любому старичок не жилец – уже и пена ртом пошла, и судороги и пульс не прощупывается.  Считанные часы осталось жить дедульке, и госпитализация не поможет.  Так что, извините, пойду-ка я помогать тем, кому ещё смысл имеет. 
     
     Доктор уехал.  А за ним и шишка областная. 
     
     Митрофаныч ещё два дня умирал, маялся.  Борода от слюны слиплась, дряблые мышцы под кожей, как канаты, натянулись, выгнуло его всего, даже бабки, которые по зову душевному с умирающими сидят, а потом того в последний путь собирают, перепугались и батюшку из соседнего села (той же Денисовки, кстати) вызвали, хоть Митрофаныч, ненадолго придя в сознание, им это настрого и запретил. 
     
     Приехал батюшка.  Отец Иннокентий человек очень интересный был.  Правду говорят, что из больших грешников самые правильные праведники получаются.  Когда-то давно звали отца Иннокентия Михаилом Задворским и прочили ему большое спортивное будущее.  В браке с железякой, «штангой» в народе прозываемой.  Все первенства брал и даже чемпионаты некоторые.  Но – надорвался однажды.  Хотя со стороны это и незаметно было, но понял Миша, что штангу ему больше не тягать.  Благо, время интересное было – 92-й год, то есть люди с Мишиной статью и внешностью были востребованы, как никогда.  И стал потенциальный олимпийский чемпион Михаил Задворский бандюком с погонялом Миня Утюг.  Дел натворил он тогда – на три Уголовных Кодекса хватит.  А потом случилось кое-что.  Это когда Миню и двоих братанов его мочили в упор из четырёх АКСов, порвали на клочки рабочий «пассат», друзей – тоже в куски, а на Мине ни царапины не осталось.  Перевернулось что-то тогда в Мишиной душе, обратился он к Господу.  Так, понемногу и батюшкой стал. 
     
     А ведь такой поп, как отец Иннокентий дорогого стоит.  Разные к нему люди приезжали, из тех же дачников Ольховских, у которых домишки не одну сотню тысяч буржуинских денег стоят, и те без совета и дружеского участия не уезжали никогда.  Потому как отец Иннокентий, хоть и поп, конечно, душу бандитскую понимал, как свою, и с советами не ошибался.  Епитимьи, правда, накладывал суровые: одному бизнесмену посоветовал дорогу к храму, а заодно и ко всей Денисовке отремонтировать, другому – школу местную в порядок привести, компьютеры разные и прочие наглядные пособия прикупить, третьему – в больницу областную оборудование поставить.  И не спорили с ним никогда, потому как обладал отец Иннокентий статью уж очень внушительной и, оставшимся от старой профессии, исключительным даром убеждения. 
     
     Только вот с Митрофанычем промашка у Иннокентия вышла.  Почти час он в избе у умирающего просидел, потом вышел – красный весь, как кумачовая ленточка на лацкане Ильича, ненароком забредшего на субботник – плевался долго, а потом отбыл в родную Денисовку. 
     
     А старик всё никак помереть не мог.  Метался по кровати, потом исходил, кричал несвязно, но никак не отходил.  Только пальцем, кривым, узловатым, с отросшим уже как у покойника ногтем, в потолок тыкал.  Тут из дальнего какого-то скита родственница его приехала неожиданно.  Сестра, наверное.  Это только кажется, что в России, в самом центре её, глухих, мало кому известных, мест не осталось, хватает их.  Те же скиты, или деревни старообрядческие – полно всякого. 
     
     Вот и сестра, или кем там она Митрофанычу приходилась, только в деревню заглянула, на страждущего зыркнула, так сразу за помощниками послала.  Но, на селе-то люди все занятые, - особенно летом, это вам не зима, когда делать особо-то нечего, - так что достались ей в помощники несколько местных забулдыг, которые только тем и жили, что друг другу самогон продавали, а потом вместе и пили.  А старуха эта, - страшная такая, сухая, как палка, вся в чёрном, только глаза горят – приказала местным молодчикам потолок над дедовой кроватью разобрать, ни больше, ни меньше.  Так дурацкое дело нехитрое, опять-таки, ломать - не строить, быстренько старые брёвна топориками поддели и в сторону отвалили. 
     
     Почти в ту же минуту преставился Митрофаныч.  Только дёрнулся пару раз, дугой выгнулся, пену изо рта пустил – и обмяк.  И сразу стал похож на того, кем и был – очень старого дедушку с морщинистым лицом, длинной седой бородой, какого-то маленького, несерьёзного. 
     
     Сестра-старуха на местных бабок прикрикнула, распоряжения раздала и отбыла обратно к себе в скит или куда там ещё: никто её не спрашивал.  Вроде была – и нету.  А есть мёртвый старичок, которого похоронить нужно, по любому, но…
     
     
     Отец Иннокентий Митрофаныча отпевать отказался наотрез.  По большому счёту, невелика беда: при Советской Власти почти никого не отпевали, но Иннокентий вообще в бутылку полез.  Запретил Митрофаныча на кладбище местном хоронить.