Но тут уж при всём батюшкином авторитете и уважении к его заслугам, попа послали куда подальше.  Просто прикинул местный глава администрации, какие люди в своё время к Митрофанычу наезжали, а ну, как на могилку наведаться соберутся? И что увидят – холмик в поле?
     
     Так что решено было хоронить Митрофаныча на местном кладбище, за общественный счёт.  А пока, чисто обмытый и наряженный в парадную белую рубашку, труп Митрофаныча дожидался своего последнего путешествия в простеньком, обитом зелёным сукном гробике, неудобно примостившемся на старом столе в родной избе. 
     
     Может, и были у Митрофаныча высокие покровители, только никак они себя пока не проявили.  Вообще, изба покойника пустовала – никто не приходил попрощаться, не сидел у изголовья, словно приготовили к похоронам и забыли.  Даже бабки, что старика в последний путь собирали, разбежались куда-то.  Странную картину представляла комната, где лежал труп Митрофаныча: ни икон, которых в доме отродясь не водилось, ни лампадки, даже свечка в связанных жёлто-синих пальцах покойника гореть отказывалась.  Может, это и напугало бабок-плакальщиц больше всего, но и тех в избе не наблюдалось – дело вообще невероятное. 
     
     Ни о вскрытии, ни о гриме каком-то речь вообще не шла.  Нижнюю челюсть Митрофаныча по старинке прихватили марлевым бинтом, что б не скалился, а на глаза положили древние, царские ещё пятаки – кому ж приятно, когда покойник тебе из гроба подмигивает? Эти то пятаки и навели бедового Костяна, из хулиганского любопытства подглядевшего в подслеповатое окошко за покойником, на мысль. 
     
     -Ты колдуна нашего видал, да? – поинтересовался он у Виталика, когда пацаны по обыкновению своему сидели в кустах на огороде виталиковской бабки. 
     
     -Это помер который? А то, видал, конечно, - откликнулся Виталик. 
     
     -Да я не про живого, - отмахнулся Костян, - я про трупешник евонный. 
     
     Покойников Виталик, как и любой двенадцатилетний пацан, не жаловал и постыдного в этом ничего не видел: вокруг живых хватает, что б на них любоваться.  О чём и сообщил товарищу. 
     
     -То-то и оно, - согласился Костян, - но вот я подзыркал.  И знаешь чего? Здоровенные такие медяки на глазах у деде лежат.  Цены в них, если по деньгам, и нет вовсе, но не в бабках дело.  Мне старуха одна говорила, как-то, юродивая одна возле церкви… Ну, если честно не мне говорила, а другой такой же дурочке, я просто мимо проходил.  Так вот, сказала она, что в пятаках с глаз колдуна-покойника сила великая, кто такой пятак заныкал и при себе носит по жизни фартовым будет, и ни нож его, ни пуля не возьмут.  Понял о чём я?
     
     Виталик понял, но идея ему сильно не понравилась.  Поэтому он только пожал плечами. 
     
     -Тупой ты, - в сердцах сплюнул Костян, а ещё городской.  Зря говорят, что у вас там одни мошенники и бизнесмены живут.  Пока только лохов вижу.  Тебя, к примеру. 
     
     Виталик спорить не стал, а просто попросил пояснить ситуацию.  И Костян пояснил. 
     
     План у сына участкового был простой и нахальный.  Сегодня ночью пробраться в избу покойного колдуна и подменить старинные царёвы пятаки с его глаз на не менее ценные, но в деревне практически бесполезные советские рубли.  Завалялась их парочка у Костяна – один с Родиной-Матерью, а другой с лысым Ильичом.  В избе всё равно никого не будет, кроме трупака, а наутро, как хоронить того соберутся, всем не до того будет, что б монетки на его глазах разглядывать.  А даже, если и заметят что, никто крик поднимать не станет.  Колдун, он колдун и есть, может он сам их и превратил.  А Виталик с Костяном обзаведутся такими амулетами, которые никому из их друзей и не снились. 
     
     Идея Виталику резко не понравилась, но Костян уже презрительно скривил нижнюю губу, собираясь обозвать приятеля слабаком и трусом.  Уже потом Виталик сообразил, что дружку его было самому боязно одному лезть в дом, где на столе ожидал завтрашних похорон мёртвый колдун, но тогда он только кивнул, выражая согласие. 
     
     Встретиться договорились около одиннадцати у Виталкиного дома, когда местные уже уснут, а те из дачников, кто ещё на ногах будут, уже наберутся до полной кондиции, так как природа местная к этому очень располагает и тоже от спящих будут не сильно отличаться в плане внимания и любопытства. 
     
     ****
     
      Из дому Виталик выбрался только в начале двенадцатого.  Бабка, вопреки своему обыкновению, долго ворочалась, скрипя кроватью, а когда, наконец, угомонилась, Виталик ласточкой выпорхнул в окно.  Насмотревшись боевиков про ниндзей, он натянул чёрную водолазку, в которой по летнему времени жутко потел, и чёрные же джинсы.  Только вот кроссовки оставались такими же белыми, придавая шустро передвигающейся Виталькиной тени сходство с незаконченным человеком-невидимкой.  Костян уже ждал за сараем. 
     
     -Ну что, - дрожащим голосом поинтересовался он, - очко то играет, поди?
     
     -Играло б – не пришёл, - отрезал дрожащим голосом Виталик, - пошли уже, пока тихо. 
     
     До избушки Митрофаныча добрались без приключений.  Нет, где-то потявкивали собаки, копошилась в кустах местная, самогоном вскормленная молодёжь, но на двух пацанов в тёмной одежде, осторожно кравшихся по улице, как шпионы из старинных фильмов про пограничников, внимания никто не обратил, тут Костян прав оказался. 
     
     Так же незаметно пробрались в палисадник избы Митрофаныча и тут остановились.  Дверь в дом была не заперта, но, приоткрытая чёрная щель, ведущая в сени, неожиданно нагнала на пацанов такого страху, какого не нагоняла сама идея обокрасть покойника.  Выставленную у крыльца зелёную крышку от гроба, украшенною пожелтевшими пальмовыми ветками и, в темноте казавшуюся почти чёрной, никто так же не удосужился убрать в дом на ночь, что душевного спокойствия тоже не добавляло. 
     
     -Что, перессал, городской? – отважно полюбопытствовал Костян, отчётливо постукивая зубами. 
     
     Да, Виталик реально «перессал».  В отличие от товарища, он прочитал чуть больше книг, чем «Букварь», «Уголовный кодекс» и «Алёша – отважное сердце» (красочная малостраничная книжка советских времён о юном партизане), потому, а ещё и благодаря богатому воображению, представив себе разные таящаяся за дверью ужасы.  Совсем недавно он осилил Кинговское «Сияние» и, вылазящая из ванной мёртвая старуха долго не давала ему спокойно спать, заставляя вскакивать посреди ночи от необъяснимого, нутряного страха.  А вот сейчас он реально, а не в книге, лезет в избу, где лежит свежий труп мёртвого колдуна…
     
     Но показаться трусом в глазах друга было ещё страшнее.  Потому что друг, он тут, он живой, он потом с тебя и спросит, а покойник – он покойник и есть.  Мертвецов Виталик уже видел.  Как-то прямо перед их подъездом склеил ласты уснувший на лавочке старенький бомж, а однажды, почти на глазах у Виталика, пьяный водитель «десятки» врезался в круглосуточный ларёк, забрав с собой на тот свет молоденькую продавщицу.  Правда эти «уличные» трупы не шли ни в какое сравнение с соседом Владимиром Севастьяновичем, торжественно возлежащим в дорогом импортном гробу, окружённом скорбящими родственниками и сослуживцами.  Севастьянович был гораздо страшнее, наверное, из-за своей торжественной напыщенности, потому как он был «настоящим» покойником, а не такими кучками тряпья или красноватых лохмотьев, как другие покойники.  Он олицетворял настоящую Смерть.  Потому и мертвецов в гробах Виталик боялся гораздо сильнее. 
     
     Но Костян тоже боялся.  Не смотря на то, что временами батя его подрабатывал забоем телят или свиней у соседей, а с недавних пор взял за привычку брать с собой сына для помощи – подержать там или ещё чего – отец Костяна строго привил сыну правило: есть животные, а есть люди.  То есть, крови бояться не надо, не по мужски это, но человечью кровь лить нельзя.  Поэтому Костян, без всякой брезгливости выдавливающий из окровавленных свиных кишок дерьмо, готовя их к будущей оболочке для кровяной колбасы, не представлял себе, что мог бы сделать это с человеческими внутренностями.  Свинья – это свинья, а человек – человек, и всякие параллели просто неуместны. 
     
     Поэтому оба товарища стояли перед приоткрытой дверью в избу Митрофаныча, уже жалея о принятом дурацком решении.  Но отказаться – признать себя трусом и слабаком, а к этому в двенадцать лет мало кто готов. 
     
     -Ты что ж там, - дрожащим голосом, но с превосходством, прошептал Костян, - собрался там на ощупь шарить? Света-то нет?
     
     -А что, - наивно поинтересовался Виталик, - лампу зажечь нельзя?
     
     -Ага, - издевательски гыкнул Костян, - что б наутро вся деревня судачила, кто это там, у мертвяка в доме шастал и свет зажигал? Ты думаешь – нет?
     
     Виталик помрачнел ещё больше.  Перспектива лезть в комнату с мертвяком и без света не улыбалась ему вообще.