- Ну да, домовой, так и чего? Вы вот считаете, если я домовой – так я и могу только с клопами или тараканами какими разговоры разговаривать и с крысами всякими за жизнь обсуждать, да? Не без того, конечно.  Только вот у нормального домового всегда найдётся с кем и о чём поговорить, хоть и мелкие мы по наружности.  Да, иногда с крысами, иногда с тараканами, иногда с ещё гадостью какой, с людями, как ты, к примеру.  Это ведь только вы люди считаете, что мы домовые в запечном углу сидим, ничего дальше котелков не видим, а мы всё видим, всё замечаем, только не говорим никому никогда.  И молчим мы до времени, – потому как не всё вам людям знать положено. 
     
     Вот, про графа вашего, зубастого, что ты мне рассказывал, к примеру.  Нет, я ничего такого сказать не хочу – может он и по стенам ползал, может и в туман превращался – спорить не буду: нежить она всякая бывает: Акулина, та же - ведьма – ещё и похуже могла, да и я, если приспичит, тоже могу по мелочи в кого-нибудь перекинуться, дурацкое дело - нехитрое, но вот в то, что он полтыщи лет покойником пробыл и красавчиком таким же, как при жизни остался – не поверю.  Упырь - он упырь и есть, хоть граф какой, хоть девка простая без чинов.  Вот та же, Варька к примеру. . . .  История давняя и страшная, но если не я – кто ж вам ещё расскажет? . . . 
     
     - Итак, было это… Когда у нас крепостным волю дали? Ну вот аккурат через два года после того.  Лет сто тридцать назад выходит, а как будто вчера, да. 
     
     Отец, значит, Варькин – Степан Алексеевич Сапожников – крепкий мужик был.  И умом бог не обидел, и руки на месте, да и хозяйство у него было богатое.  Ещё когда крепостным был, уже тогда сам батраков держал, и деньги у него водились хорошие.  Сам барин, Фёдор Ильич Танайский, его очень уважал.  И домовой у него хороший был – Сенька, дружок мой. 
     
     Понятно, что мужик Степан Алексеич строгий был, ну да в таком хозяйстве без этого никак нельзя.  Но и отходчивый, тут я врать не буду.  То есть, всё хорошо: дом – полная чаша, жена – красавица, дети – душа не нарадуется. 
     И, вот надо же, такая напасть…
     
     Детей у Степана Алексеича двое было: дочь младшая Варька и сын Иван.  Ивану тогда уже лет двадцать было, здоровенный парень.  Что работать, что веселиться, помалу не умел – всё за троих.  Как на улицу с гармонью выйдет, так все девки сбегались.  А уж если с кем подерётся, дело то молодое, не без этого, так того неделю потом отхаживают.  Сестру любил – спасу нет.  Кто на неё косо глянет или шутку, какую не по делу отпустит – всё, пропал человек. 
     
     В ту пору Варьке лет шестнадцать-семнадцать было.  Красавицы такой у нас отродясь не видывали, прямо загляденье.  По всей деревне парни по ней с ума сходили, но Ивана опасались, потому озорства себе никакого не позволяли.  А Варька как из дому выйдет, глазищами своими чёрными как глянет, так прямо насквозь прожигает.  Да, что там говорить, я-то женщин описывать не мастак, а Варьку – её видеть нужно было, так не расскажешь. 
     
     Так бы может они и жили б, но, как говорят, сколько верёвочке ни виться, а конец один.  Да ведь и история-то вышла – глупее некуда, у нас такие раньше на каждом шагу случались.  К барину нашему, Фёдору Ильичу из города на побывку сын приехал.  Пётр Фёдорович, барин, значит, молодой.  Тоже парень видный был, у них в роду все такие, да к тому же ещё и офицер.  Как пронесётся на коне своём по деревне в форме, а то и просто в белой рубахе, так просто земля дрожит и дух захватывает.  Ну и то ли от скуки, то ли от тоски по жизни столичной, то ли ещё от чего, но положил он глаз на Варьку.  Это всё вроде бы и ничего, Иван и поздоровее кавалеров, чем барин молодой, одной рукой через овин перебрасывал, да и сами Сапожниковы теперь люди вольные были, достатком могли и с Танайскими померяться, но только и Варьке, видать, Пётр по сердцу пришёлся.  А если дело такое, то ведь девка – не собака, на цепи не удержишь. 
     
     А время-то идёт, и люди уже замечать начали, что полнеет Варька и явно не от молока и свежего воздуха.  Многие в открытую посмеиваться начали, а пуще всех те ухари, которым Иван в, своё время, за Варьку рёбра пересчитал.  Тот же мрачнее тучи ходил, повезло Петру, что ещё до того он снова на службу отправился, а то, видит бог, точно взял бы Иван грех на душу – удавил бы барчонка. 
     
     На Степана же Алексеича как затменье какое нашло.  Зверем на всех глядел, с людьми не здоровался, а батраков своих колотил, почём зря, да и сам работал, как проклятый.  А потом вдруг сорвался.  Иван в ту пору, как раз, в город с товаром поехал, а то разве бы допустил такое? Выгнал Степан Алексеич дочку свою из дому, иди, мол, к кобелю своему, а семью не позорь.  Ну а девке-то куда податься? Пошла в имение к Танайским. 
     
     Да только и тут не повезло ей.  Фёдор Ильич, может быть, и оставил бы её прислугой в доме, - эка невидаль, раньше по полдеревни хозяйских детей бегало да вот только, как на грех, его в ту пору тоже дома не оказалось.  В отлучке был, по делам поехал.  А Матрёна Тихоновна, жена его, баба злющая была, как сорок чертей, она-то Варьку и прогнала.  Мол, дескать, нечего тебе, потаскухе, на сына моего единственного напраслину возводить.  Небось, с пастухами нагуляла, а теперь с князьями породниться хочешь?!
     
     Ушла Варька, не вынесла такого позора. 
     
     Иван, как из города вернулся, узнал про всё это, так прямо, как с ума сошёл.  На отца с вилами кинулся, да, спасибо, люди растащили, не допустили дойти до греха такого.  Ушёл Иван из дома, у друга своего Серёги Лештакова жил, а затем и свой дом ставить начал на другом конце деревни.  Поначалу бросился, было Варьку искать – да где там, места у нас глухие. 
     
     Где Варька всё это время была – неизвестно.  Я, правда, думаю, что у старухи Акулины в лесу жила.  Была тут у нас такая, я уже поминал про неё.  То ли ведьма, то ли ещё что, они ведь любят таких вот покинутых привечать.  Да только кто у нас у домовых спрашивать будет?
     
     Ну, не будем гадать, а только по снегу пришла она снова в дом к отцу.  С ребёнком уже.