Он был храбрый мальчик. 
      -- Юрка, давай вместе, раз-два! Относи вон туда. 
      -- Не хочу раз-два.  Хочу лисапед! - Ромка выпрямился и удивленно посмотрел на братишку.  У него не было велосипеда.  И у брата не было.  Ни у кого в деревне не было велосипеда.  Кроме почтальона. 
      -- Ты ходил в конец деревни? - спросил Ромка и тут же прикусил язык.  Юрка догадается, что мама будет ругать Ромку за недосмотр.  И правда, Юрка хитро улыбнулся и сказал:
      -- Маме скажешь?
      -- Глупый ребенок, я не хожу один по деревне, не захожу далеко от дома, тем более в конец деревни.  Мне двенадцать, я достаю до порога, а ты еще не можешь сам залезть на дерево.  Я боюсь собак, не лазаю в траву, не бегаю сломя голову! Ты дурак!! Если тебя украдут собаки? Если тебя съедят собаки? Ты думаешь, что будет?
      И тут Ромку от злости повело:
      --Да если бы тебя сегодня утащили собаки, было бы даже лучше! Не надо экономить капусту, не надо носить воды для тебя! И беспокоиться не надо!!! Иди куда хочешь! Я ничего маме не скажу! Ни-че-го! Я сам отведу тебя к собакам!
      Как ни странно, крики возымели действие.  Юрка испуганно сжался и приготовился заплакать.  Никто не кричал на Юрку так озлобленно, на него вообще никто не кричал.  Мать не могла выйти из дома даже днем, когда собак не было, мать долго уже болела, наверное, уже два месяца, да ей и не в чем было выйти - в халате через дыры было видно голое тело.  Она все лежала в теплой надышанной духоте деревянного дома и молчала.  Иногда плакала.  Но чаще молчала.  Ромке было жалко мать и он ей редко что рассказывал.  Не говорил он и то, что приходили собаки под окно и скреблись в пол.  Видно и они оголодали.  Не говорил, что два дня назад видел собаку днем, возле бывшего свинарника.  А если и сказал бы, то не то, что она, похоже, бешеная - мама часто говорила, что собаки бывают бешеные и у них течет слюна и они боятся воды.  Но все собаки боятся воды, а когда голодные увидят беззащитного мальчика, у них тоже течет слюна.  А эта собака точно была бешеная - она странно шла, боком, постоянно огрызаясь на свою тень.  А еще она кидалась на стену свинарника и кусала ее.  Не говорил, что братишка убегает от него.  Вот и сейчас, Юрка должен был сидеть с матерью, под присмотром и прикрытием двери, но мать, наверное, уснула, и он выбрался, сам спустился и прибежал с другой стороны огорода.  Юрка не боялся собак, потому что давно их не видел, и, наверное, забыл, что они опасны.  И кошек Юрка никогда не видел.  Здесь не было кошек.  Единственного домашнего мышелова собаки загнали куда-то, и, наверное, съели, еще в войну - тогда с продуктами было легче, работали магазины и люди не ели мелкую домашнюю живность.  Юрке был год с копейками и он не видел кошку. 
      Ромке стало жаль братика, но он продолжал хмуриться, чтобы дать понять, что урок не закончен.  Он решил посердиться еще немного, чтоб Юрка запомнил и боялся.  Конечно, он не верит, что Ромка может вот так взять и отвести своего брата на съедение собакам, но боится, уже боится Ромки. 
      -- Иди и собирай траву, -- строго сказал он.  Но Юрка смотрел не на него, а на что-то за его спиной.  Ромка судорожно обернулся и увидел за своей спиной ту самую бешеную собаку.  Она нетвердо стояла на ногах, но смотрела именно на Ромку, косо смотрела и прикидывала, наверное, как скоро она его укусит.  У нее, наверное, потребность такая - кусать все, что ни попадя.  Ромка дернулся было взять палку, выпавшую у Юрки из рук, но подумал, что пока он дотянется, пока возьмет, собака, наверное, уже схватит Юрку или его самого.  Ромка на секунду смалодушничал и подумал, что если бросить собаке Юрку, то действительно, никто ничего не теряет.  Если же собака загрызет его, то будет совсем плохо, мама наверняка умрет, ведь Юрка не сможет кормить маму как он.  Никто помогать не будет, всем остальным тоже тяжело - вон, дядя Егор на днях съел умершего на ветке от старости воробья и теперь думает, как бы еще поймать… Ромка хотел было схватить Юрку и прикрыться, но тот юлой вывернулся и скрылся в высокой траве, не страшась неизвестности.  Юрка был очень храбрый мальчик.  Ромка подумал, что такого предательства он от брата не ожидал, и вообще, все равно его собаки загрызут, раз он такой бесстрашный. 
      -- Беги, Юрка, беги! - и пошел на собаку, размахивая руками. 
     Юрка послушно зашуршал травой, собака, похоже, не обратила на него внимания, она только подходила все ближе, а потом кинулась в лицо Ромке.  Ромка увернулся, но отскочить не успел.  Собака упала, лежа повернулась, схватила его за икру и стала трясти, наверное, пытаясь оторвать.  У собаки почти не было зубов, она не могла отгрызть ногу, но, кажется, прокусила -- кровь уже бежала по лодыжке.  Почувствовав вкус крови, собака затрясла ногу сильнее, Ромка пытался разжать пасть, но только ободрал мозоль на руке.  Тогда он стал бить упавшую собаку кулаком в лоб, от страха почти ничего не чувствуя, не думая, не понимая, все тем же механическим однообразным движением.  Собака ворчала и мяла во рту худую ногу, не в силах встать.  Она уже не открывала глаз, не пыталась встать, не трясла, только вяло двигала тупо сжатыми челюстями. 
      Ромка тянулся к оброненной палке и думал, что не найдет, ведь всегда так бывает - то, что позарез нужно никогда недоступно.  Вот и на войне и после войны нужнее всего папа, или, на худой конец, какая-нибудь другая помощь, но папу убили на войне, где тоже, ему что-то было нужно, этого не было, и он умер, а сейчас бы мог выручить.  И война - тоже.  Кому-то что-то было надо.  А почему надо? А потому что не было.  И началась война.  И мы проиграли.  Ведь если бы мы выиграли, все было бы по-другому, и не было бы голода, и люди бы ходили в гости друг к другу.  И мясо было бы.  И мама здорова.  А помощь не придет - в мире больше никого нет.  Только мама, он, Юрка и с десяток нищих людей на грани вымирания - дядя Егор, бывший почтальон Семен, живущий так далеко, что наверное, уже помер, баба Валя, Лешка-хохол, сын Любани, муж Любани - седой тридцатишестилетний Андрей, тракторист, чудом вернувшийся с войны, сама Любаня, ну, кто еще? Сашка-музыкант, без одной руки, тетка Ася со своим грузином Гогой, но те совсем далеко живут.  А, может, уже и не живут.