И войну не любил. 
      Войну вообще никто в деревне не любил.  И Гоги, прятавшийся вместе с отцом во время всеобщих сборов на войну в землянке, выкопанной им по случаю - копали картошку, и Сашка, который, однако, пошел, а потом вернулся без руки, и теперь, наверняка бедствует.  И Любаня не любила, еле Лешку-дурака сберегла -- хотел по неопытности бежать с солдатами, уж очень хотелось научиться курить папиросы. 
      Вспомнилось, как в первую после войны весну, Ромка с Юркой бегали на поле около леса и валялись в траве, душистой и веселой.  Нашли землянику возле границы леса, наелись, тогда еще не было таких затруднений с едой.  Вспомнил, как здорово было играть и кричать на все поле - все равно, что кричать.  Нырять в траву.  Загорать на солнышке, первом, теплом. 
      Юрка, тоже, неплохой мальчик.  Иногда помогает по дому.  Траву носит, кушает, тоже, мало.  Наверное, с ним было бы потом интересно, когда вырастет.  А в этом году ему будет уже целых шесть лет.  Он светлый мальчик, кудрявый, в больших штанах, в старых отцовских кроссовках и свитере.  Ему море по колено.  Он еще ничего не знает и потому ничего не жалеет…
      И вдруг Ромка вспомнил, что хотел сделать сегодня вечером.  Не так давно он нашел в траве логово собак, и в нем трех пушистых щенков.  А сегодня он хотел взять одного.  Только не знал, чем его кормить.  Ну да ладно, помечтать тоже приятно.  Как собака вырастет и будет охранять его и его семью от других собак.  Таким образом, он отомстит собакам за Надюшку.  А теперь все пропало.  Такие пушистые собачки. . . 
      И мама - красивая, молодая, такая больная, уже давно не встает надолго, и из дома не выходит.  И ест совсем мало, наверное, потому что невкусно.  Ромке было жалко и маму, и папу, и Юрку.  Даже мертвую Надюшку было жалко, и себя тоже. 
      Ромке хотелось бы, чтоб все были живы.  Чтоб все были рядом, чтоб было спокойно.  До слез было жалко себя.  И Юрку перепугавшегося было жалко.  Ромка заплакал, бессильно склонив голову на траву.  Как я их всех люблю, думал он.  Я бы все отдал им.  А теперь я никого больше не увижу.  И еще он подумал, что не прикрыться Юркой хотел, а обнять, ведь он такой маленький и глупый.  И Надюшку не потому бросил, что хотел от нее избавится, или сам испугался, а ею прикрылся.  Просто он верил, что ей-то, такой светлой и красивой, ничего не будет.  Все они светлые и красивые с мамой вместе, он один в отца - темный и угловатый. 
      Ромка горько плакал, уткнувшись в траву, пока не заснул.  На закате его разбудил чей-то крик.  Кто-то тряс его за плечи. 
      -- Вставай! Вставай!! Мальчик! Вставай! Ты что, спишь? Мальчик? Тебе плохо?!
      -- Мне? Я… -- Ромка открыл глаза.  - Я бешеный… не трогайте меня. 
      Перед ним стоял человек в белом халате поверх ватника и держал его за плечо.  Он весело улыбался. 
      -- Ты что? Как так?
      -- Меня … покусала бешеная собака… Я дрался…
      -- Покусала, говоришь? Собака? Эта вот?
      -- Вы откуда? Вы не наш…
      -- Доктор я, из города.  И до вас добрались! Теперь все будет нормально.  Лекарств привезли, хлеба тоже.  Говядины… Сильно покусала?
      -- Вот, нога…
      Доктор добродушно засмеялся и сказал:
      -- Вот эта вот нога? Вот эта вот собака?
     Ромка посмотрел на собаку и опешил: собака была ужасно дряхлая, абсолютно беззубая, вся ободранная.  Нога была целая, кровь засохшая была и на морде собаки.  Это кровил последний, только недавно вывалившийся зуб дикой, умирающей от старости, а, возможно, и от голода, собаки. 
     -- Ну, ты брат, удивил.  Еще никто не мог замучить собаку насмерть.  Ты что? Всех собак от пятого колена прививали от бешенства и от чумки еще до войны.  Тех, кого не поймали -- расстреляли.  И вообще, бешенство было ликвидировано уже давно.  Штаммы стали неактивные, неопасные.  Понимаешь? Давай, я помогу тебе встать. 
     -- Не надо.  Я сам. 
     
     .