Ольга осторожно складывала на полу одежду отца.  Затертые брюки, пропахшие нафталином рубашки, ботинки, зимнюю шапку, охотничий нож, несколько старых фотоальбомов, где отец был еще ребенком.  Ольга положила их поверх одежды.  Несколько старых потрепанных тетрадей.  Таких же, как та, которую хранила Ольга в своем шкафу.  Три из них были исписаны лекциями.  В четвертой красовались рисунки: сапоги с огромными шпорами, голые женщины, плетки.  Должно быть, решила Ольга, отец сделал эти рисунки еще в институте.  Мужчинам нравится жестокость, особенно, когда в их детском мозгу играют гормоны.  Ольга отложила тетрадь и взяла еще одну.  Ровный понятный почерк.  Никакой спешки в отличие от лекций. 
     
     - Я принесла тебе молока.  – Услышала она голос бабки за спиной.  – На вот попей, а то кожа, да кости.  Вся в отца. 
     
     Ольга спрятала тетрадь в широкий рукав свитера. 
     
     - Спасибо, но мне уже пора.  – Она поднялась на ноги. 
     
     Бабка что-то говорила ей вслед, но она ее уже не слушала. 
     
     4
     
     Это не были сказки.  Ровный понятный почерк нес что угодно, кроме доброты и нежности.  Отец, тот которым Ольга знала его раньше, становился другим с каждым новым прочитанным листом старой тетради.  Его рисунки, его дополнения к историям – здесь в них не было света.  Лишь только боль и разложение – садистические картины человеческой плоти, сдобренные темой доминирования, насилия и зоофилии.  Причудливые животные (некоторых из них Ольга видела в другой, доброй тетради) насиловали женщин и мужчин.  Эти же мужчины и женщины насиловали этих же причудливых животных.  Розги, плети, шпоры – все, что годится для причинения боли.  Рисунки диких оргий, в которых сплетенные тела выглядели неразделимым монолитом целостности.  Мужчина с кактусообразным членом и женщина, у которой влагалище было наполнено острыми бритвами – они нашли друг друга в извращенном сознании хозяина нарисовавшей их руки.  Лишь один рисунок из безумного множества заинтересовал Ольгу.  Небрежный портрет светловолосой девушки.  Художник не рисовал ее черты.  Он закрашивал ненужное пространство черной краской, забирая у тетрадочного листа кристальную белизну.  Бледное, красивое лицо, узкие, но от этого не менее чувственные губы, прямой нос и серые глаза.  Их линии и глубина зрачков были идеальны.  На фоне остальной небрежности эти глаза, казалось, дышали жизнью.  Ольга чувствовала их взгляд.  Чувствовала, как он проникает в ее сущность.  У порока есть лицо, и есть имя.  Так написал ее отец в нижнем правом углу.  У него нет лишь времени.  Он живет, пока живем мы. 
     
     Ольга вырвала из тетради лист с этим рисунком.  У нее не было старых фотоальбомов, чтобы она могла, листая их, попытаться отыскать нарисованную отцом женщину, поэтому, Ольга отправилась к матери.  Старые фотоальбомы были покрыты пылью и их давно никто не открывал. 
     
     - Мне просто стало интересно.  – Сказала Ольга матери. 
     
     Она сидела на диване, разглядывая старые фотографии.  Отец был молод и красив.  Некоторые фотографии предательски запечатлели двусмысленные женские взгляды, устремленные на него.  Вглядываясь в их лица, Ольга вспоминала сделанный отцом рисунок.  Светловолосая женщина с серыми глазами. 
     
     - Не понимаю, что ты хочешь там увидеть.  – Сказала Ольге мать. 
     - Женщина.  – Ольга достала вырванный из тетради лист и показала матери.  – Ты знаешь, кто она?
     - Разве всех упомнишь?!
     - Почему отец нарисовал ее? Ни тебя, ни меня, а ее?
     - Откуда мне знать, почему он это сделал.  Я же говорила, ему было наплевать на нас. 
     - Я помню.  Ты еще сказала, что я такая же, как он. 
     - А разве нет?
     
     Мать ушла на кухню, решив оставить за собой последнее слово.  Ольга снова посмотрела на рисунок отца.  Эта женщина не могла быть вымыслом.  Даже сейчас на измятом тетрадочном листе она выглядела слишком живой. 
     
     Забрав у матери свою дочь, Ольга вернулась домой.  Как и когда-то в детстве, ложась спать, она взяла в руки тетрадь отца.  Только теперь в ней были не сказки, которые она знали почти все наизусть.  Наполненные ужасом и болью извращенные истории.  Они звали ее.