Я мысленно отгородил себя стеной из холодных ледяных глыб, чтобы не сорваться.  И мой вопрос прозвучал на удивление спокойно, будто я спрашивал о времени у случайного прохожего. 
     - И в чем же дело?
     Она, хоть и знала меня, как облупленного, посчитала мое дружелюбие искренним. 
     - Я знала, что ты поймешь меня, ведь мы столько пережили вместе. 
     Ледяная стена в моем воображении начала таять от подступающего жаркого гнева. 
     - В чем именно ты солгала мне? – спокойную дружественную интонацию сменил тон робота, лишенный каких-либо эмоций.  И она несомненно пришла к пониманию, того, что я лишь неудачно изобразил доброе расположение, об этом было легко догадаться, по тому, как испуганно она пролепетала:
     - Артур, я была сама не своя…
     - В чем именно ты солгала мне? – все тот же тон робота выдавал мой далеко не положительный настрой. 
     - Я не знаю, почему так поступила.  У меня огромный камень на сердце…
     Я прервал ее. 
     - Прошу тебя, не надо этой трогательной прелюдии.  Выкладывай. 
     - На счет твоего сына… Я действительно родила ребенка, вскоре после того, как ушла от тебя.  Чудесный мальчик с розовыми щечками и блестящими зелеными глазами.  Зелеными как у тебя.  Но мне было тогда очень больно и горько на душе, и я содрогалась от одной мысли, что часть тебя, твое подобие останется со мной.  Я бы просто не выдержала… Я подбросила колыбель с младенцем к дверям сиротского приюта.  Ты наверняка сотни раз проходил мимо него.  Помнишь, то небольшое белое здание напротив библиотеки? На его крыльце я оставила нашего сына.  Постучала в дверь и убежала, словно девчонка. 
     Глупо, необдуманно, жестоко.  Знаю, но иного выхода я не видела. 
     Что я мог сказать? Это была не то, чтобы даже боль, это был конец всему светлому, что еще оставалось во мне.  Огонек надежды, подобный тому, что я зажег в церкви не успев как следует разгореться, погас.  Растворился во лжи. 
     - Зачем? – Это был скорее не вопрос, а скорбный выдох, выразившийся в одном единственном слове. 
     - Обида.  Желание отомстить.  Причинить боль.  ( Опять всхлипы. )
     - Сказав правду, ты бы сразу добилась своего. 
     На этот раз трубку бросила она. 
     Дрянь, она даже понятия не имела, что приюта уже несколько лет не существует.  Здание снесли, а на его месте теперь автостоянка.  Детей распределили либо в семьи, либо в другие детские дома. 
     Пустота, говорившая голосом отчаянья, издевалась надо мной.  Я будто слышал ее внутри головы: « А чего ты хотел, ты думал, что достоин обрести сына, при том, что не в можешь обрести самого себя?» Как ни странно, при всем моем диком состоянии, я жутко захотел спать, будто принял большую дозу снотворного.  Я присел в кресло, закрыл глаза и почти мгновенно уснул.  И позже даже не смог вспомнить, как перебрался на кровать. 
      В эту ночь я проснулся с уже знакомым ощущением впившихся во все тело иголок, но теперь я действительно верил, что они настоящие.  Вонзившиеся в каждую пору и проникающие все глубже, почти упирающиеся в кости. 
     Я смог открыть только один глаз.  Второй как будто налился свинцом и не открывался.  Но я не ощущал себя бравым одноглазым пиратом.  Наоборот – жалким калекой, не способным пошевелить ни одной конечностью.  Как я не старался – ноги и руки оставались без движения.  Единственное, что я мог, это моргать функционирующим глазом, который сильно слезился и почти не позволял видеть.  Теперь я знал, что это не предпосылки инфаркта, это намного страшнее и опасней, чем сердечный приступ, паралич или кома.  Это послание оттуда, приглашение на тот свет.  Но я совсем не желал расставаться с жизнью, особенно вот так, прикованным к кровати, беспомощно распластавшись на ней своим парализованным телом. 
      Я начал молиться.  Неумело, коверкая фразы, но искренне взывая к Богу.  Бывшая жена ужасно гордилась бы, узнав, что ее теория на счет молящегося атеиста нашла свое подтверждение на практике, при том благодаря человеку, который больше всех ее высмеивал. 
      Я вглядывался в потолок, надеясь увидеть какой-нибудь знак, что Господь услышал меня.  Я не представлял каким он должен был быть: бликом света во тьме, голосом из ниоткуда или чьим-то теплым прикосновением. 
     Я плакал.  Глаз совсем заплыл, рот онемел, не позволяя вырваться не единому звуку.  А мне так нужно было говорить, обращаясь к Всевышнему, чтобы просить помощи. 
      «Здоровый» глаз закрылся, я чувствовал струйки слез, катящиеся из-под ресниц.  Почему-то я был уверен, что они черного цвета. 
     Мои мысли становились все более путанными. 
     Я из последних сил вырвал из своего сознания образ Богоматери, каким я его себе представлял и цеплялся за него, как за спасательный круг. 
     Представлял сияние над ее головой, ее милосердный, всепрощающий лик, деревянный крест, висящий на шее…( только спустя время, я понял, с кого я срисовал этот образ – в моей голове возник портрет монахини из кинотеатра, только теперь он не вызывал страха и недоумения как тогда). 
      Наконец-то я смог открыть оба глаза, они кровоточили.  На улице завывал ветер, дом дрожал под его напором, готовый разрушиться в любую секунду.  Конечно же это было не так, не дом – мой рассудок рушился под натянутыми струнами нервами. 
      Я лежал живым трупом, ожидая завершения. 
      Окно распахнулось и стекло, столкнувшись со стеной, разбилось вдребезги.  Осколки полетели во все стороны, в том числе и на кровать, покрывая мое немощное тело своими острыми жалами. 
     Мне несказанно повезло: ни один не впился в меня, по крайней мере я не чувствовал этого. 
     Вместе с ветром в окно залетела большая черная птица.