И пока она шла, придумывая Бабе Яге смертную муку за насильственные плевки, которыми потчевала животворящую воду, вряд ли заметила, что обе избы слегка повернулись окнами и дверным проемом в ее сторону, чуть привстали, осыпав с себя снег, и испуганно прижались к земле снова, заметив, что Баба Яга семенит следом и злобно смотрит ей в спину.  Манька только удивилась, когда дверь бани оказалась на новом месте, а не так как она ее приметила, когда вышла из первой избы. 
      Она секунду постояла у лестницы и решительно ступила за порог. 
      В бане, пожалуй, можно было жить, как в избе. 
      Теплый предбанник в половину бани, с выходом на улицу и двумя окнами.  Совсем как в первой избе — увешанный вениками, с удобными плетеными беседками вокруг стола, на котором стоял пузатый задымленный самовар.  С тазами, сложенными друг в друга, на широкой лавке.  Узорный, как колодец, шкаф-буфет, с красными чашками в белый горошек, которыми, видимо, тоже давно не пользовались — пыльные и стояли, как попало, некоторые с трещинами и битые.  Такие же, как в большой избе лестницы с узорными перилами — вверх на чердак и вниз в подвал. 
      Парная и помывочная были вместе, занимая вторую половину избы-бани, с широкими пологом на возвышении и скамейками вдоль стен и вдоль полога, на полог вела лестница из пяти ступеней с ограждением. 
      И никакой вони — внутренность избы-бани ничем не пахла. 
      Манька подивилась: надо же, две избы, а какие разные! Здесь бы она, пожалуй, осталась…. 
      Жара в бане было хоть отбавляй и горячей воды целый котел, в который поместились бы три Маньки целиком, и еще место останется.  Дрова в топке горели в полную силу.  И топка была большая, вместительная, чем-то походила на печь, которая стояла в большой избе, только по уровень шестка утопленная в половицы.  Внутри печи и в боковой каменке лежали камни для испускания пара.  Вдоль стены в ряд стояли четыре бочки с холодной водой.  Но вода была явно не из колодца — не такая чистая.  Обойдя помывочную, Манька заметила просунутый через стену шланг, который все еще опускался в одну из бочек. 
      Сама мысль, что она могла взять воду в бане, радовала ее, но утро наступает вместе с прозрением — Манькино пробуждение было пасмурным.  Видимо, Баба Яга качала воду из реки, не имея желания исцелять ее больное тело.  Ну, ничего, день или неделю она еще потерпит, но без живой воды не уйдет. 
      — Так баня же еще не закрыта! — возмутилась Манька, ткнув пальцем в сторону топки.  В топке лежали два больших, толстых, похожих на два оструганных со всех сторон чурбанчика, только что подброшенных полена.  Они полыхали странным бело-желтоватым огнем, и вроде горели, а без углей.  — Хочешь, чтобы я угорела?
      — Это… ее нельзя закрыть, — Баба Яга немного смешалась, разведя руками, но быстро пришла в себя.  — Это Маня у нас, у людей, доброе к доброму.  Не иметь тебе такую баню, и дрова ей нужны особенные. 
      После Манькиного бунта старуха затаила злобу.  Заметить ее можно было только при внимательном рассмотрении — губы ее приветливо улыбались, но с них слетела утраченная спесь, и улыбка больше походила на злорадствующую кривую усмешку. 
      Она взяла ведро с водой и плеснула воду прямо в печь. 
      Поднялся пар, жар, дым и копоть, а когда все рассеялось, поленья горели по-прежнему.  Причем были они такими, как будто в печь их положили только что, еще и обгореть не успели. 
      — Полезная вещь, — сказала Манька восхищенно, разглядывая поленья.  — А я и не знала, что такие бывают. … Но на себе не понесешь, если они все время горят! — и отвернулась, осматриваясь и снимая с себя котомку и вязанку, складывая на лавке в углу парной. 
      Деревянные ушаты с ковшом, в виде утки стояли на лавке, еще в одном ушате был замочен веник.  Мыло и шампунь Баба Яга сложила на поддон, который лежал на верхнем пологе. 
      — Вот и узнала! Благодетельнице, Маня, принадлежат они, — с какой-то глубокой радостью, плохо скрываемой, которую Манька списала на гордость за столь ценные поленья, проворковала Баба Яга, заложив руки за спину.  — Вот и позавидуй.  Есть у нее и скатерти-самобранки, и сапоги-скороходы, и блюдечки с голубой каемочкой, на котором все царство-государство как на ладони.  Тебе разве доступно такое богатство? — она помолчала.  Сообразив, что Манька не собирается отвечать, продолжила поучающе.  — Хорошо в нашем царстве-государстве люди живут, у которых голова настоящая! А ты самый что ни наесть вампир, который у людей кровушку пьет.  Вот подведу я тебя к зеркалу, да увидишь, как черна внутренность твоя, и согласишься расстаться с той внутренностью с радостью — еще и просить будешь!
      При слове «вампир» Манька сразу насторожилась.  Знакомое слово резануло по ушам.  Сразу стало не по себе. 
      На всякий случай Манька отошла от котла подальше. 
      Не приведи Господь, сунет старуха головой в кипяток и сварит заживо.  Про Баб Яг всякое говорили: будто усаживает хороших людей на широкую лопату, какими доставали пироги из печи, сует в печь и зажаривает живьем, но были и добрые Бабы Яги, которые кормили, поили, в бане мыли, а потом снабжали клубочком, который катился в нужное место, тем же блюдечком с голубой каемочкой.  По сказке выходило, что ей попалась Баба Яга добрая.  Но по жизни до доброй она не дотягивала — ни лучше, ни хуже всех других Благодетелей, которые искали свою выгоду, пытаясь отравить ей жизнь, оставляя ни с чем. 
      — Это я-то вампир? — зыркнула на нее Манька, доставая из котомки сменное белье, придерживая посох рукой.  — Правильно — голова у них.  Только в руке, которая перекладывает иго бремени на другую голову.  Я чужую кровь не пила, я своей давлюсь — а от этого вампирами не стают.  Это мы еще посмотрим, кто вампир, а кто нет! — пригрозила она Бабе Яге,
      Баба Яга слегка побледнела, краска с нее слетела и как-то ужалась — теперь она всеми своими мощами походила на старуху.  Манька видела только изрытое глубокими морщинами лицо с выпирающими скулами, украшенное бородавками. 
      Видимо, Баба Яга сообразила, что ляпнула не то, перегнув палку.  И сразу стала угрожающей. 
      — Я крепко на земле стою, костью в землю врастая — земля мне силы дает.  Ей без меня никак — голоса не останется! — похвалилась старуха, прищурив один глаз.  Вторым она оставалась спокойной. 
      Манька взглянула на нее хмуро. 
      — Вот бы вы ее и вылечили! А то там свалка, тут свалка — а здесь токсичная свалка… Пожалели бы землю-то! На что ей такой голос, который только собой похваляется?
      Поджимая губы и не сказавши ни слова, Баба Яга попятилась и исчезла за порогом. 
      Манька проводила ее тяжелый взглядом, проворчав про себя: «Голос у нее…», взяла тазик, замочила веник, сняла с себя одежду, скинула скарб нехитрый, дорожный плащ, разделась донага и с удовольствием намылилась душистым мылом, окатившись водой из тазика.  Достала веник и начала хлестать себя по ногам, по спине, по груди.  Блаженство доставало до самых костей. 
      Она еще раз окатилась водой, жалея, что вода не из колодца, повернулась, чтоб налить воды еще, и чуть не налетела на Дьявола, который смотрел на Маньку с ужасом, отказываясь верить увиденному. 
      — Ты что, бани не видала? — отступил от нее Дьявол, давая ей пройти и разглядывая с интересом обнаженное тело.