Она кинулась догонять своих спутников, которые бледными всадниками не заинтересовались, и теперь нарочито молчали, не касаясь этой темы, хитро ухмыляясь, как два заговорщика, и посмеиваясь над встревоженной Манькой. 
      И Манька сдалась. 
      — Кто-нибудь объяснит мне, что произошло? — хмуро спросила она, тужась пробраться между двух скалистых уступов, тесно примыкающих друг к другу. 
      Борзеевич кивнул головой в ее сторону,
      — Милые вампиры опять произвели на нашу Маню впечатление! — он подал ей руку, вытягивая из расщелины.  — Обошла бы! Чего в щель-то полезла?. .  Вот так вампиры будут бродить по белу свету, пока не окончат свои дни! — Борзеевич ухмыльнулся. 
      — Не сами, конечно.  Их объемное, предупредительно вежливое обращение к народу, что они, мол, все еще царствуют и не собираются расставаться с полномочиями, — добавил Дьявол, удивляясь, как Манька могла застрять в таком месте, где никто бы не застрял. 
      — А могут они … — Манька раскраснелась и пыхтела, подумав, что зря она не обошла вокруг расщелину в скале, а полезла за всеми.  Все-таки Дьявол был бестелесным, а Борзеевич просачивался в любую щель, но предпочитал ходить как все…. 
      — Могут, могут! — Дьявол не дал ей договорить, наконец, освободив ее общими усилиями.  — Еще как могут! Иные при всадниках замертво падают, иные страх испытывают, иные так привыкли жить их в объемности, что не замечают.  Но головушку, которая их рассмотрела, снесть уже не могут.  Так что посмотрела, удивилась, ну и хватит! Стоит ли загружаться, что вампиры чего-то там празднуют? Живут, вот и празднуют.  Со вкусом, надо заметить, живут.  Что ни день, то праздник!
      Манька еще раз оглянулась не без зависти.  Казалось, что отвесные стены упираются концами в небо.  Лощина закончилась, и предстояло снова карабкаться в гору.  До вершины оставалось всего ничего. 
      Удивление вызывал Борзеевич, который лазал по скалам как паук, подсказывая, куда поставить ногу, за что зацепиться, куда посохом вдарить, чтобы образовался выступ.  Дьявол страховал: ему что гора, что болото — все было нипочем.  Мог и ее перенесть, но вредность его была такой же безграничной, как и одержимость собой. 
      — Маня, — говорил он, назидая, — в горах по камню ты свое железо враз сносишь, а голодуха твоя уметет железные караваи — не заметишь.  Жаловалась ты на посох, обвиняла, обидела нас всех, — укорял он ее, — а смотри, как пригодилось-то! Ломаешь камень, что лед, ботинки твои — самое что ни наесть горное снаряжение.  А караваи?! Да где бы мы на тебя тут еды напаслись? Кругом один камень!
      И это все что он мог ей сказать?! И почему никто не мог ей дать хоть капельку счастья? Она проглотила комок обиды, вспоминая, что вампиры праздники имели, походами себя не изнуряя.  Завидовала Манька даже Борзеевичу: три первых дня она жалела его изо всех сил, а он…
      Когда она, уж почти полностью раздевшись, взвалила на себя его котомку, Дьявол не выдержал:
      — Ты, Борзеевич, повороти-ка назад, дорога не тяжелая, съедешь обратно как-нибудь, а если с нами, то считаю до трех, и выздоравливаешь! Раз, два, три…
      И Борзеевич выздоровел.  Мгновенно.  Слегка покраснев и смутившись.  И сразу стал опытным.  И откуда столько прыти взялось!
      — Ну вот, видишь, Маня, чудеса случаются иногда, — подразнил Дьявол обоих, пробиваясь вперед.  — А ты сомневалась, что я воскрешать не умею…. 
      Манька обиделась и целый день с Борзеевичем не разговаривала, но он виновато ухаживал за нею, вскипятив чаю, протоптав своими самодельными снегоступами наперед дорогу, вырубив топориком в подъеме заступы.  И на следующее утро Манька простила Борзеевича. 
     
      Идти по горам оказалось не то, что по равнинам, пусть и снег.  Ветер сбивал с ног, катил вперед или назад, уж как повезет, пробирая до последней косточки.  Не раз съезжала она по склонам.  Борзеевич учудил себе снегоступы, сплетенные из ивовых прутьев.  Манька к ним тоже приспособилась, но так железо не снашивалось, и Дьявол повелел облегчение отменить.  В горах снег оказался немного другим, особенно после схода лавины.  Идти по нему можно было, как по земле, он не проваливался.  А были места, где снега не было вовсе, его сдувало.  Но было, что еще хуже, чем сразу после метели в лесу, проваливались так, что и не выбраться, особенно, если перед тем снег треснул и разошелся, а потом сверху расщелину замело — тут уж только уповать на Дьявола.  Но от него помощи не дождешься, если сам не подумаешь: использовали лук и веревку — а Дьявол веревку закреплял.  Или выбирались, выжигая в стене дыру неугасимой веткой, и обнаруживали, что весь день пропал даром.  Но выжигать снег было опасно, лавина воды могла рухнуть на голову и утопить или смыть в еще худшее место.  Тыкали веткой в снег и отдергивали, не давая ей полностью разогреться.  И тогда Манька в тысячный раз жалела, что полезла в горы. 
      Не лучше было, когда наметенный снег обваливался, и вырастала перед ними высокая снежная стена: вбитые колышки тут же выскальзывали, стоило потянуть за них.  В такую стену колышки из неугасимого полена не воткнешь, а железных взяли — раз два и обчелся.  Врубались в стену наискось, и не знали, что ждать — в любой момент она могла обломиться и рухнуть вниз еще раз, особенно когда тянули за веревку, к которым колышки и крючья были привязаны.  Иногда, добравшись до такой непроходимой стены, останавливались на ночь, втыкая в нее ветку неугасимого полена, чтобы она к утру стаяла или обтаяла. 
      В горах снегу было больше, чем в лесу, но все равно, то и дело каменная промерзшая земля внезапно вырастала лысая, обдуваемые самыми страшными ветрами, какие Манька встречала.  Или вдруг начинались такие нагромождения скал, которые острыми концами торчали вверх, точно деревья, напоминая Ад с ее уродливым застывшим прошлым — и не забраться на них, не пройти через них, и не обойти…. 
      Но и тут снег подтаивал, образуя ледяные горки, по которым Манька катилась в своих железных обутках, как на коньках, полусогнувшись и растопырив руки в стороны.  И если не успевали ее вовремя подхватить, откатывалась назад далеко. 
      Иногда приходилось перебираться через бурные потоки вод, которые текли в сторону горных озер.  Потоки воды вытекали прямо из-под горы и падали вниз с высоты в сотни метров, обрастая огромными сосульками.  И искрились тысячами огней в свете солнца.  Солнце, отражаясь от белого снега, слепило глаза и выжигало роговицу, и если бы Дьявол не повязал ей на глаза косынку из полупрозрачного шелка, которая осталась у нее еще из дома, она непременно бы ослепла.  Теперь ее один глаз видел в розовом свете, другой в зеленом, вместе мир получался серовато-бурый, но скоро она привыкла. 
      Ночью температура падала так низко, что вытерпеть и привычная к холодам Манька уже не могла.  Прятались в пещерах, в норах, забивались в такие места, где бы ветер не снес их с горы, и не обрушилась сверху лавина, а потом грелись у костра и слушали страшный грохот бушующих ветров за стенами их укрытия.  Казалось, что в горах ветер только такой и бывает. 
      Не раз вспоминала она избы и оставленное позади лето. 
      Самое страшное в горах — снежные лавины.  Снег вдруг ни с чего начинал катиться вниз, набирая скорость, подминая и вырывая с корнем деревья.  После лавины оставалась твердая белая дорога.  Перед каждым таким местом, которое должно было вот-вот обвалиться, Дьявол начинал дико свистеть, сотрясая горы, а если снег не обваливался, свистел еще, а если на третий раз не обваливался, то производил небольшое землетрясение, скрестив пальцы крестиком. 
      — Ух ты! — благоговела Манька перед дрожью земли, высовываясь из укрытий, в которые Дьявол их прятал.